Серебристое дерево с поющим котом

– Тогда… чтобы расставались как можно реже, а потом обязательно встречались опять.

– Хорошо бы…

Поговорили ещё о смысле жизни и о всяких других важных вещах. И уснули.

А среди ночи Сеня проснулся будто от толчка. И услы­шал, что Антошка плачет.

Сеня не удивился. Он даже чувствовал и ожидал, что рано или поздно случится что-нибудь такое. Придвинулся, спросил шёпотом:

– Ты… отчего это?

– Не знаю, – всхлипнул Антошка.

– А всё-таки…

– Правда не знаю…

– Домой хочется?

– Конечно… Только и улетать не хочется. Просто хоть разорвись пополам…

Что тут скажешь. У Сени у самого набухли глаза. Хо­рошо, что темнота.

– Ну и вообще… – прошептал Антошка между всхли­пами. – Столько всего… Я не знаю, как объяснить.

А объяснять было и не надо. Сеня и так понимал: слиш­ком уж много навалилось маленькому Капу на душу: и со­бытий всяких, и открытий, и радости, и печали. Слёзы – это просто как отдушина.

– Да ещё дождь этот… – опять прошептал Антошка. – Я не могу выносить здешние дожди. Капли сыплются, сып­лются, и все неживые…

Сеня передёрнул плечами. Потому что в самом деле ведь для Капа это жутко. Словно вокруг миллионы мерт­вецов.

Антошка догадался, кажется, о Сениных мыслях. Посо­пел, остановил слёзы и разъяснил:

– Нет, они не мертвые. Мертвый – это тот, кто сперва был живой, а потом умер. А в этих каплях никогда не было искорок… Но это ведь тоже страшно. Вот подумай: будто ты попал в город, где одни манекены. Издалека – будто люди, а подойдёшь – они таращатся бессмысленно и не двигаются. За руку берешь, а он падает…

Сеня представил себе это совершенно отчётливо. До жути отчётливо… Какой страшный рассказ мог бы получиться. Но такие рассказы писать не хочется…

Антошка продолжал шептать:

– Потому у вас и снег бывает. На Ллиму-зине про снег не слыхали. Живые капли никогда не могут замерзнуть. А здесь… Снежинки – они, конечно, красивые, но ведь без всякой жизни.

– Кап, а ты разве видел снег?

– Когда мы прилетели к вам на Землю, то сперва опустились среди гор. И там слоями лежали миллиарды сне­жинок. Мы сперва не поняли, что это такое, а тули-ббуба говорит: “Это бывшие капли, которые потеряли свои искор­ки и потому затвердели. Если будете себя плохо вести, с вами такое же может случиться…” Ну, это чушь, конечно. Никто не поверил…

– Антошка, а у вас все-все капли живые?

– Конечно.

– И те, которые почву питают, и растения, и жи­вотных?

– Да! Иногда много капель собираются вместе, в боль­шие дождевые шарики и сыплются вниз. И там попадают в соки травы и деревьев и в кровь зверей. И… – Антошка смущённо вздохнул, – даже в кровь уу-гы… Ничего, не по­делаешь, это ведь тоже наша работа… Капли сделают её и опять летят строить радуги… Только я ни разу с дождиком не падал, маленьким на разрешают… Сень…

– Что?

– Ты не обижайся, что я разревелся, как Никитка. И тебя разбудил…

– Да что ты, Антошка! Да я же… ты не думай, я всё понимаю…

Антошка пошмыгал носом, пробормотал:

– Давай теперь спать…

И правда быстро уснул.

Уснул и Сеня. И увидел, как резко, в одну минуту по­холодало зелёное лето и с накатившихся сизых туч посы­пались крупные снежинки. Они падали на пустырь и пре­вращались в девочек-танцовщиц. Вроде маленьких лебедей из балета. И кружились. И все были ужасно похожи на Варю, только очень бледные, почти белые. И с одинаково безразличными, неулыбчивыми лицами. Сеня подбегал то к одной, то к другой, пытался схватить за руки. Но девочки легко изворачивались и стеклянно смотрели мимо Сени. И не прерывали своего холодного бесшумного танца.

Сеня понял, что это продолжение Антошкиного расска­за про манекенов. Тогда он прогнал сон. Открыл глаза, прислушался. И понял, что Антошка опять не спит.

– Кап…

– Что, Сень?

– Но если наши капли все неживые, как они могут питать живую природу? Это же… ну, не вяжется одно с другим.

– Я тоже над этим голову ломал. Тут какая-то загадка…

“И надежда”, – подумал Сеня.

После этого они дружно уснули до утра.

Утром погода наладилась. Опять побежали солнечные дни. И опять были вечера с кострами на Ямском пустыре.

Пим-Копытыч малость повеселел. Всё чаще участвовал в футбольных тренировках: удачно забивал голы тем, кто вставал в ворота. Упрется руками в землю, прищурится да ка-ак вляпает валенком по мячу – тот будто пушечное ядро… Лучше всех ловил мячи Антошка, из него получился замечательный вратарь.

А по вечерам у огонька Пим-Копытыч опять брал ги­тару и вспоминал романсы…

Но когда все расходились и наваливалась проткнутая звёздными лучами ночь, Пим-Копытыч вылезал из вален­ка. Если бы кто оказался рядом и мог видеть в темноте, то узнал бы, что у Пим-Копытыча тощее кошачье тельце. Только хвост был плоский и кожаный. Как у какого-то морского зверя. И длинный.

Этим хвостом Пим-Копытыч начинал вращать, как ло­пастью пропеллера – быстрее, быстрее. И наконец подымался в воздух. Как маленький вертолёт без огней. И летел на берег Петуховки, где на кирпичах был выбит силуэт котёнка. Напрасно ребята думали, что Пим-Копытыч ниче­го не знает…

Он приземлялся у нагретого за день фундамента, гладил сморщенными ладонями кирпичи, вздыхал и бормотал:

– Маленький мой…