Серебро далёкого Севера

Шуа, осторожно переставляя ноги, возвращается в дом. Хотя мастер подтянут и почти изящен, но ему, все-таки, далеко не двадцать пять лет, да и торопиться уже некуда. А невысокий столик в "зале для сосредоточения" уже накрыт: в одной плошке — порция риса, в другой — орехи в меду, в маленьком кувшине — крепкая бамбуковая водка. Нет, ничто так не настраивает глаз мудреца для созерцания, как чистейший продукт лучших дьемских винокуров! И Шуа-Фэнь садится, скрестив ноги, на циновку перед столиком. Делает осторожный глоток, смакуя обжигающий и иссушающий вкус напитка, потом аккуратно закусывает щепотью риса. Сегодня — ночь раздумий о судьбе и о пути. Поэтому можно расслабить члены, сконцентрировать взгляд и позволить своим мыслям плавно и безмятежно всплывать на поверхности сознания: именно в этом и состоит срединный путь мудрости.

Воистину, мы должны благодарить богов не только за то, что они нам дарят, — течет поток бессловесных слов в его голове, — но и за то, чего лишают. Три пятилетия назад я стоял на вершине могущества, став ректором Магического Университета в Хеертоне и познав самые высокие уровни волшебствования. Но сколь же хрупким и непрочным оказалось это могущество! Потом, возвратившись в Чжэн, я отступил от магии и обратился к жреческому служению. Но и это не помогло душе обрести равновесие: молитва — всего лишь, в котором-то смысле, зеркальное отображение заклинания, только опирается оно не на стихийные силы, а на божественные. — Мысль перескакивает куда-то в сторону, но мудрец не мешает ей, а только следит за ее движением. — Всё-таки что-то несоразмерно в нашем мире, лишая его равновесия: пять стихий не делятся поровну между Арманом и Тинктаром, и это соперничество, извечное перетягивание каната между магами и жрецами… Да, соразмерность — вот ключевое слово, недостающее звено, вершина моей сегодняшней медитации…

И на мастера Шуа снисходит просветление — исполненное ощущением свершившейся истины блаженное состояние вне времени и пространства… Незаметно и плавно переходящее в сон.

…..

Зато гуляки, собравшиеся в "Золотой вазе и цветке сливы", сегодняшней ночью спать не намерены вовсе. Шикарное заведение — самое злачное в Дьеме, что-то среднее между кабаком и борделем — буквально ломится от посетителей. Кого только здесь не увидишь: торговцы, ростовщики, лекари, управители поместий, отпрыски мелкого дворянства, студенты… Они сидят за столиками, пьют вино, жуют острые и пряные лепешки, болтают о делах и не по делу… И все, как один, не отрывают глаз от сцены. А на сцене блистает сегодня Минь Гао — юная, ослепительно рыжая танцовщица, наипервейшая звезда местного полусвета. Она кружится в танце под музыку двух флейт и лютни — и, не прерывая танца, неспешно скидывает с себя одну за одной все многочисленные одежды. Пока не остается, наконец, совершенно голой.

Минь еще совсем молода, и никому не ведомо, откуда у нее столь прекрасная пластика движений. Но когда она извивается в непристойных позах и бесстыдно распахивает настежь на всеобщее обозрение свои "нефритовые врата", все мужчины в зале, как один, истекают слюной вожделения: это юное, хрупкое девичье тело со стройными ногами, небольшими высокими грудями и нежной розоватой кожей — оно создано для наслаждения. Это миловидное личико, маленький прямой нос, пухлые губки — они предназначены для мужской услады. А как неистово трясутся ее заплетенные во множество маленьких косичек волосы, когда она изображает на сцене "божественное содрогание похоти", ту самую, воспетую поэтами "маленькую смерть"…

Вот именно, что изображает. На самом деле она глубоко презирает всех этих кобелей и жеребцов, перед которыми раздвигает два раза в неделю свои тщательно выбритые нижние губки. Повернись судьба по-другому, согласись на другое сама Минь Гао — танцевала бы сейчас на балах в столице и кушала бы с золота. Но она выбрала свой собственный путь, и это значит — снова и снова плясать ей в голом виде на сцене провинциального вертепа, дразня и заводя едва переступивших порог отрочества дрочунов за компанию со стареющими отцами семейств на грани мужского бессилия. Лишь острый глаз философа или шпиона мог бы заметить легкое презрение в изгибе ее нижней губы, а для всех остальных — она радостно улыбается своим зрителям, обещая неземные радости.

Впрочем, пора бы уже и кончать представление. Отработанным движением Минь подымает вертикально вверх сначала одну распрямленную донельзя ногу, а потом другую, оба раза на краткое мгновение демонстрируя свои распахнутые женские глубины. И, наконец, разворачивается спиной к публике и застывает, наклонившись до полу и салютуя зрителям задранной к небесам задницей — что называется, в позе "раком".