Серебро и свинец, иной вариант

— Ши. — В устах целителя это слово прозвучало проклятием. — Вы исцелили его?

— "И не откажу в помощи страждущему…" — нараспев проговорила Моренис, и Лоргас подхватил:

— "Будь то праведник или убийца, без пристрастия исцелю его". Я помню, девушка. Хоть я и давным-давно покинул скуллу, я помню наш обет. Но… клятва говорит о людях.

— В том-то и дело, — помолчав, призналась Моренис. — Это человек. Его тело ничем не отличается от наших. Если пришельцы в самом деле ши, то они одной с нами крови.

— Вы сказали "ши"? В этом дворе? Я не ослышался?

Моренис и не заметила, как подошел Тауторикс. Доспехи старого воина были заляпаны кровью, которую бхаалейнский воевода не потрудился стереть после битвы. Глаза его все еще горели убийственной яростью.

— Вы не ослышались, коун, — холодно произнесла целительница, внутренне подбираясь.

Тауторикса она недолюбливала с первого дня пребывания в кирне Бхаалейн. Этот потомственный вояка, лишенный даже капли чародейного дара, если не считать за подобный дар стойкость перед всякого рода чтением мыслей и намерений, воплощал все, к чему стремилась Моренис и чего опасалась: безмятежное упорство и целеустремленность. Сам Тауторикс целительницу откровенно презирал, как, впрочем, и все, что, по его разумению, нельзя было приспособить к военному делу.

— Что ж, и старый конь, бывает, оступится. — Воевода попытался пожать плечами. В кольчуге это у него получилось бы, а доспехи только лязгнули. — Прикажите своим помощникам выкинуть его за ворота… хотя нет, вначале я его лично добью.

— Да как вы смеете! — рявкнула Моренис невозможным басом и закашлялась.

Тауторикс воззрился на нее с недоумением.

— Койна целитель, — промолвил он, — я командую обороной замка. Ежели желаете жаловаться — извольте обращаться к владетелю. А у меня под ногами не путайтесь.

Моренис стиснула нашитый на платье знак целителей так, что ткань едва не треснула.

— А вы ничего не забыли, коун Тауторикс? — прохрипела она. — Клятва целителей не позволяет мне допустить, чтобы этому человеку был причинен вред. Напомнить вам, что бывает с теми, по чьей вине нарушается обет целителя?

Воевода отшатнулся, будто Моренис призвала себе в подмогу стайку летающих змей. Закон гильдий был прост и суров, и в основе его лежал принцип "где я, там гильдия". Моренис могла лишить все войско Бхаалейна помощи лекарей, просто воззвав к своей клятве. И что тогда? Собирать по окрестным деревням знахарей, не давших обета? Пользовать солдат травками и вареной плесенью?

Тауторикс был человеком не робкого десятка. Отступился он не сразу.

— Разве клятва целителей не относится лишь к людям? — саркастически поинтересовался он.

— Се человек, — Моренис ткнула пальцем в распростертого на земле юношу. — Именем знака и гильдии я беру его под свою защиту до той поры, покуда здоровье не вернется к нему.

Лоргас открыто улыбался. Видно было, что перспектива посадить в лужу высокомерного Тауторикса в его глазах стоила жизни одного никчемного ши.

Секунду воевода раздумывал, потом резко повернулся, чтобы уйти, и бросил через плечо:

— Хорошо. Вы исполняйте свою клятву, а я исполню свою. Отныне вы в ответе за все, что натворит этот презренный в пределах Бхаалейна, — до тех пор, пока ваша длань простерта над ним. Помните об этом.

Выпустив эту прощальную стрелу, воевода удалился.

Моренис огляделась. Двор стремительно пустел — легкораненые расходились сами, прочих уносили отлеживаться после исцеления, порой не менее мучительного, чем рана. Молодой пришелец лежал на мостовой, не осмеливаясь шевельнуться. Похоже, он уловил, что в беседе речь шла о нем, и теперь с тревогой глядел на девушку.

"Теперь у меня есть собственный демон, — подумала Моренис, пытаясь подбодрить себя. — Интересно, желания он исполняет?"

— Что же мне с тобой делать? — задумчиво вопросила она, глядя на лежащего сверху вниз. — А? Но пленник, конечно, ничего не ответил.

***

Толя Громов готовился к смерти уже третий день, и занятие это успело ему поднадоесть.

Первый раз он понял, что умирает, когда над ним покачивалось высокое блеклое небо и по нему болтались туда-сюда облака. Потом — когда здоровенный старикан, напяливший на себя что-то вроде выпотрошенного "Запорожца", обернулся к нему, и в глазах его была скучная решимость мясника. Потом — когда Толю перетащили в эту комнату. Всякий раз тревога оказывалась ложной, и рядовому Громову уже начинало казаться, что он обречен страдать от неопределенности до конца своих дней — само собой, скорого и кровавого.