Серебро морского песка

Хорошо идти, удобно держась за родной указательный палец!

На этой улице его знали, с ним здоровались. Звали Володей, Володенькой или Володечкой, – Владимир Натанович придет потом, а тогда я шел вместе с веселым, задорным, полным энергии молодым человеком, которого совсем недавно приняли в Союз писателей.

Папа был полон надежд, многие из которых так и не сбылись. Например, он так и не научился водить машину, за границей был раз в жизни, в Венгрии, когда эта страна была еще коммунистической.

В наши отношения порой врывался конфликт, а конфликтовать с папой было опасно, – из него постоянно сыпались острые слова.

Когда я решил жениться, мы сильно поссорились – будущая невестка ему не понравилась.

Позже, когда она родит ему внука, он не станет скрывать за маской отцовства своей любви. Время – самый надежный способ сократить все расстояния.

Я повзрослею, он останется в детстве.

Между его молодостью, которую я держал за указательный палец и моей зрелостью, накрывшей своей рукой его увядающую руку, пролег не один десяток лет – целая эпоха, прожитая под сенью папиных крыльев…

Он был фанатом стихотворения, спал с карандашом под подушкой. Снились стихи и, проснувшись, папа записывал их:

                Эти детские ясли!

                Лучше их нет на свете!

                Как вареники в масле

                Там купаются дети!

Он признавался, что во сне четверостишие казалось просто гениальным. Но утром обычно такие записи отправлялись в корзину.

Жаль, что ничего не осталось – могла бы получиться целая книжка для детей, идущих путем сюрреализма.

В своей квартире на улице Пушкина мы жили не слишком бедно: у нас был транзистор «Спидола». Эта штука досталась от моряка, соседа по коммуналке.

«Спидолу» моряк уронил, от нее отлупился кусок пластмассы. Сосед, любивший гулять с новыми вещами, так расстроился, что подарил транзистор папе и маме. Они приклеили кусочек на место, и приемник смотрелся как новый.

Теперь мы могли слушать футбол и радио няню.

Папа болел за «Спартак», а я за сборную. Футбол мы слушали часто и самозабвенно.

Однажды он отказался слушать, хотя был какой-то очень важный матч.

– Почему? – спросил я.

Он посмотрел на меня очень грустно и сказал:

– Умер Маршак.

Прошло более тридцати лет, я летел домой, уже в другую квартиру, где прошла моя юность, вспоминал любимые отцом строчки Маршака:

"Любите жизнь, покуда живы, меж ней и смертью – только миг. А там не будет ни крапивы, ни роз, ни пепельниц, ни книг" …

Радужный круг, поднявшись над крылом самолета, полминуты летел рядом, а потом ушел в облако и скрылся в нем.

Прав ли был поэт? Кто знает!

Ничего нового не бывает на похоронах. Кто-то скорбит, а кто-то делает вид и даже пускает слезу, чтобы показать всем, как ему тошно, а виновнику торжества смерти, возможно, на это наплевать, или он смотрит на своих родных и близких  со стороны с удивлением, любопытством и даже радостью. Во всяком случае, он теперь точно знает, есть ли там розы, пепельницы и книги.

Отец был талантлив, его любили, он написал много хороших детских стихов, и я, стоя у гроба, где лежало его маленькое, измученное болезнью тело, понимал, что, если у меня и есть хоть какой-нибудь талант, то его сила никогда не приведет ко мне не похороны такого количества людей. Это грустное и мучительное чувство было чувством сожаления из-за прояснившейся мысли: с этого момента пошел мой собственный отсчет, а сам я уже ничего не успею сделать.

За морями ждали хозяева, которым нужно было, чтобы я вернулся и делал для них скучную и бесцветную работу, ждал газетный бизнес и почтовая сумка. И я даже не был уверен в том, ждет ли меня жена и сын.

Мои надежды были выжжены под солнцем Иерусалима, а желание лечь в постель и уснуть, которое преследовало повсюду на той земле, не давало никаких шансов на их восстановление.

В жизни, как и в игре, мы совершаем ход за ходом. Бывает, что, даже обдумав свой ход, мы не можем достичь желаемого результата, спотыкаемся и падаем. Поднявшись, шагаем просто куда глаза глядят, интуитивно выбирая себе путь, идем, не задумываясь и не стараясь осознать, куда и зачем  несут нас то ноги, то колеса, то крылья.

И вдруг пройдя какой-то отрезок своего пути, ты поднимаешь глаза, смотришь на окружающий мир и не узнаешь его. Ты даже не можешь объяснить, что произошло в красках природы, ее звуках, запахах и в том, как она смотрит на тебя. Но неожиданно понятными становятся не только окружающие люди, но и сам себе ты понятен, а причина, которая заставляла безразлично идти в бездну небытия  оказывается мелкой, потому что место, где ты стоишь, как раз то самое, где решается твоя задача.

Была поздняя осень. Холодный степной ветер, пришедший со стороны Перекопа, выдувал из меня скорбь. Пришло время  лететь к теплым дождям Иудеи, и я уже предчувствовал свой следующий шаг, обнимая перед отлетом сгорбившуюся маму.