Серебро морского песка

Когда маршрутное такси двинулось вниз – в сторону Тель-Авива, дождь вовсю распустился крупными каплями, застучал в запотевшее окно, закрыв серые сосны по обе стороны дороги. Приключение в этой камерной стране уже почти завершилось, и мой ум подытоживал те события, которые ему предшествовали. Наша первая встреча посреди позднего лета в доме у отца, поездка в Коктебель, где мать Сонечки проходила сеансы суггестии у моего друга и учителя Абияна, прогулки у моря и поиски сердоликов в прибрежной гальке.

Тобой, Леночка, я был ранен накануне тем, что ты увлеклась психиатром, который подлащивался к твоему подсознанию и, может быть, даже затащил тебя однажды гипнозом на свой диван. Отношения между нами находились на стадии какой-то вялой натянутости, и однажды перед тем, как закрыть за собой дверь ты произнесла: "Не знаю, что должно произойти, чтобы я снова полюбила тебя!" А я понятия не имел как нужно вести себя, и какие поступки совершать для того, чтобы случилось то, о чем ты не знаешь.

Потом Сонечка улетела в Тель-Авив, оставив у меня в памяти свои смуглые руки, на которые поверх средиземноморского был нанесен загар Черного моря, а также два смешных сердолика, почти черные с круглыми белыми разводами, которые теперь, когда я пишу эти слова, лежат на моем гобане.

Спустя полгода, Сонечкина мать вызвала меня в Палестину потому, что ее позвонки время от времени укладывались в беспорядке, а мой друг и учитель Абиян, живший по закону своего личного пространства и потерявший паспорт, не имел прав на пересечение границ. Эта женщина почему-то не допускала к своей спине местных хиропрактов и решила, что, позвав меня, выиграет и в деньгах, и в качестве.

Вот так, мой иерусалимский дождь, оказался я здесь и ощущаю в это мгновение своим плечом уснувшую Сонечку.

Кошелек, лежащий в кармане куртки, прилично растолстел , – Сонечка словно бы ненароком каждый день находила клиентов на массаж, однако, душа моя внезапно обрела обратную сторону, сквозящую холодом и пустотой.

Уже послезавтра мне предстоял недолгий перелет в переполненном и насквозь прокуренном салоне Ту-134.

Я поднимусь лифтом на восьмой этаж, где мы жили в двух комнатах. В предвкушении объятий и запахов пятилетней Алисы, позвоню, – но никто не откроет, лишь тишина пустого жилья встретит, да еще разбросанные куклы.

А через год мы уедем в эту страну, где нам предписано потерять друг друга насовсем… насовсем.

В Тель-Авиве  на старой тахане мерказит4, притихшей от непогоды, ворота распахнулись.

Мы шли в молчании, вдыхая мелкие капли тумана. Сквозь эти ворота шел я один, потому что раскрылись они только для меня, как следствие просьбы.

Марокканка Эсти встретила в коридоре. Колечки губного пирсинга разошлись в её улыбке. Она удалилась гадать по картам Таро, показав покатую спину, качавшуюся, как труба парохода при среднем волнении. Крокодил улыбался тоже – штакетником редких зубов. Зазывал на кухню есть пеструю от пряностей индейку. Он так щедро не скрывал своей радости по поводу моего отъезда, что подумалось, будто я все это время занимал его место.

Затем последовал звонок Сонечкиной матери с просьбой о «прощальном сеансе», и снова я нырнул в непогоду, которая теперь из-за ушедшего солнца почернела и безуспешно пыталась поглотить свет фар, витрин и уличных фонарей.

Женщину звали Элеонора Соломоновна. У нее была гладкая, как атласная карта, спина. Я невольно сравнивал эту спину со спиной Сонечки. Они были похожи, как две капли, но только эта капля была плотнее и волнообразнее.

– Твой отец должен был передать сто долларов моей умершей матери, – говорила она, лежа на животе. – А он передал другие сто долларов, совсем не те! Он что, доллары умершей потратил, оставил себе?! Узнай в точности. Мне нужны именно те сто долларов, та бумажка. Здесь я могла бы их обменять.

– Мне мало что понятно, – ответил я.

– Приеду следующим летом к Абияну на лечение. Возьму купюру.

– А если он ее потратил?

– Тогда пусть ему будет. Что можно сделать, когда человек ни черта не смыслит в деньгах!

Элеонора Соломоновна тоже родом из Крыма. Я видел старые фотографии, – красивая незнакомка гордо смотрела из прошлого.

После того как у этой женщины украли мужа, она репатриировалась.

Позже Элеонора Соломоновна забрала своего мужа назад. Теперь он сидит в кресле, наблюдая за тем, как я работаю. Муж пьет анисовую водку, закусывает мороженым. С виду просто счастлив.

Прошедшим летом, когда, заменяя Абияна, я делал ей массаж, она вдруг взяла меня за руку. Это прикосновение было интимным. Позже Элеонора Соломоновна говорила отцу, что если бы не годы, она с большой вероятностью могла меня соблазнить. Когда отец сообщал об этом признании, я увидел в его взгляде странное беспокойство и озорную грусть.

Элеонора Соломоновна сдержала слово, соблазнив меня при помощи своей копии, о которой, спустя годы, я вспоминаю с мрачной иерусалимской нежностью.

В нашу последнюю ночь прозрачный дух сошел со стены. Кошка, сидя на шкафу, была свидетелем. Он склонился надо мной и сообщил:

"Твою просьбу рассмотрели. Ты вернешься в Иерусалим"…