Середина земли

Всё это время я прибывал в неком состоянии невесомости. Глядел на суетящихся медсестёр и врачей, и не понимал, зачем они кричат, носятся со своими чемоданчиками, трогают меня за руки и шею, задают глупые вопросы тошнит ли меня и когда в последний раз я мочился. Их простые вопросы и просьбы: лечь, встать, не дышать, следить за молоточком я выполнял покорно. Подавал им полис и паспорт, а когда ответил, откуда я ехал, пожилой врач с красным носом и тучная неповоротливая сестра переглянулись и боязливо поморщились. Сотрясения выявлено не было и без письменного отказа от вмешательств и других уговоров, меня отпустили, вернув все документы, и проводили с теми же подозрительными взглядами. Попадать в гражданскую больницу или полицию мне не положено.

Глава 4. Слепота, светобоязнь.

Станция Болотная, 10 июля, 1824 год.

«Я писала отцу и матушке, что всё хорошо, что нам хватает пищи, здесь не так уж и холодно, а Фёдор не подвергался больше наказаниям. Но не единого правдивого слова в тех письмах нет. Я заметила изменения ещё когда мы были в Петербурге. Фёдор тяжело болел. Несколько дней он не мог подняться с кровати и не выносил солнечного света. Мне даже казалось, что он полностью ослеп, потому, что мне приходилось кормить его с ложки. Он запретил мне вызывать врача и кому-либо рассказывать о его недуге. Я была готова нарушить его наказ спустя три дня, но ему внезапно стало лучше. Только жаловался на боль в глазах и даже замазал очки чернилами. В тот же момент он начал пропадать. Приходил к рассвету или вовсе являлся только на второй день. Но он не пил. Я ни разу с тех пор не видела его хмельным. И однажды, когда он снова ушёл в ночь, я решилась проследить за ним.»

Чита, 22 июля, 2016 г.

Мой телефон разрядился, я был в совершенно незнакомом райцентре и даже не знал сколько сейчас времени и какое число. Здесь едва ли была гостиница или хостел. Спросив у прохожего на улице дорогу до вокзала, я добрался туда минут за пять, неспешным шагом, взял билет на автобус до Читы и нашёл розетку. У меня было миллион пропущенных. В первую очередь я перезвонил командиру и счёл глупым рассказывать ему о всех нелепостях и странностях, что со мной приключились. Я сказал ему что просто ушёл в запой. В этот раз он оказался в недобром расположении духа, и обложив меня трёхэтажным отборным матом бросил трубку.

Я превратился в того пассажира, которых сам обычно сторонился. Вонючий, неопрятный, обросший, с грязными бинтами на руках и немытой головой.

На вокзале меня встретили Цырен и Серёга. Мои давние товарищи по срочной службе, которые заманивали меня в свой край буузами, водкой и женщинами. Ожидая от меня привычный поток новостей и историй, они услышали лишь одну фразу:

– Слышали про станцию Аянкскую?

Серёга пожал плечами, а Цырен нахмурился.

И у меня впервые не нашлось слов. На Цыренином марке мы доехали до дома. Меня отправили в баню, где я долго пытался смыть с себя отвратительную вонь того места, грубой мочалкой и кипятком. Одежду мне предложили бросить в стиральную машину, но я отказался и просто выбросил всё, от крутки до трусов.

Мы остановились на даче у Цырена. Это был добротный дом, светлый просторный. Дыжидма – жена Цырена, накрыла стол. Водка, виски, домашние соленья, буузы, салаты. В доме пахло едой, стиральным порошком и сигаретами, что курили мои товарищи. Тот навязчивый запах сырого мяса, гниения и плесени покинул меня. Но едва я вошёл на кухню, кошка – Маруська выгнулась дугой, распушила хвост, зашипела, а затем убежала в неведанном мне направление. Ту же странность я заметил у хаски Айды, что бегала во дворе. Она сначала облаяла меня, а потом, скуля, забилась в конуру.

Странностью это было потому, что сколько я себя помню, все четвероногие твари меня любили. Кошки мурлыкали и ластились, собаки лизали руки и весело виляли хвостом, когда замечали меня. В части, я всегда подкармливал кутят, белок, птиц. С детства дома водились коты, псы, хомяки и прочая живность.