Серенада на трубе

Но какие бы сложные слова я ни говорила, «скатофаг» Шустера продолжал висеть на том же месте, у меня перед носом. Он перешиб меня, ясно как день. Достаточно было посмотреть, как он улыбается своими свинскими толстыми губами, чтобы это понять. Но он приоткрыл глаз и спросил меня очень участливо:

— А почему ты прогуливаешь мат.? У тебя ведь с фрау Ашт все шло гладко? Фрау Ашт не давала тебе задач?

— Потому, чтобы ты меня спросил.

— Так ведь я тебя спросил, — сказал он. — Я тебя спросил.

— Ух, Шустер, до чего ж ты сегодня умный, что с тобой? Керосину напился? Не иначе как мамочка подлила тебе в молоко керосину, чтобы смазать твой мозжечок.

— Нет, — сказал он. — Нет. Я завил себе мозги на бигуди.

— А, значит, ты был у парикмахера? Ну, так бы и сказал… Вот почему ты выражаешься перманентно, с завитушками.

— Холодная, — крикнул он. — Холодная завивка. Перманент Велла. Я хочу говорить с начесом, иногда с пробором сбоку или даже с пучком.

— А с конским хвостом не хочешь?

— Если ты уж непременно настаиваешь, могу доставить тебе такое удовольствие, хотя полагаю, что ты предпочитаешь мизампли[46].

— Что ты сказал? — спросила я и тут же пожалела. «Мизампли» одеревенело и повисло у меня перед носом рядом со «скатофагом».

— Тебе полезно сидеть в уборной, Шустер, каждый раз, спуская воду, ты умнеешь.

— Да? — сказал он и засвистел жутко фальшиво.

А потом:

— Ты не ответила мне на вопрос, почему ты прогуливаешь математику. У тебя ведь здорово шло. Что–нибудь случилось?

Не было никакой охоты именно ему давать отчет, так что я набрехала.

— Да. У меня умерла прабабушка. Я ищу ей место на кладбище.

— О! — сказал он и сел на свой широкий зад. — Мне очень жаль, правда, жаль.

И он действительно жалел. Это было ясно по тому, как размокла вся его прическа.

— Послушай, Шустер, — сказала я, — убирайся отсюда. Если ты так разнюнился из–за этой вещи, то мне уж просто надо бросаться вниз головой. Какая муха тебя укусила, ты что, спятил?

— Мне жаль, мне очень жаль, — твердил он и еще больше размок.

— Слушай, я наврала, понимаешь?

— Нет, не наврала, — сказал он. — Это за километр видно. И мне жаль.

— Что, тебе? Тебе меня жаль? И ты думаешь, я дошла до того, что такой, как ты, может меня жалеть?!

— Я очень жалею, — сказал он и уткнулся головой в колени.

Никогда я не была в более тяжком положении. Видеть, как тот, кого ты считала свиньей, плачет.

— Послушай, Шустер, честное слово. Я наврала. Так и есть, моя бабушка умерла, но эту историю с кладбищем я выдумала. Честное слово. Я удрала из дому. Вот что.

— Что? — спросил он и испугался так, что вся его прическа тут же пришла в порядок. — Как так удрала?

— Ладно, очень просто. — И я ткнула правой ногой рюкзак. — Хочу быть свободной. С меня хватит.

— Bist du verruckt? — спросил он. — Ты окончательно спятила? Как это свободной?

— Ладно. Frei. Фернандо Пала, свободный человек. Ты про это дело никогда не слышал?

— А, ты хочешь снять фильм! — сказал он и успокоился. — Это идея. У тебя ноги — блеск.

— Убирайся, — погнала я его и почувствовала себя очень хорошо, наконец–то Шустер стал похож на дурака. Я очень испугалась, не слишком–то я люблю сюрпризы такого сорта, я ни за кого не могу взять на себя моральную ответственность. А Шустер всегда был только дураком. Дураком и ничем больше.

— Ну, видишь, — сказала я, — наконец–то и ты наш. Я серьезно хочу сделать фильм, вот честное слово. Я очень фотогенична. Эти рыжие волосы выходят невероятно синими, а что может быть прекраснее синего, ослепительно сияющего чуба, а?

Он разинул рот. Настала моя очередь пересчитывать его зубы: его слова, заброшенные, треснули, разбились, как елочные игрушки.

— У тебя фантастические зубы, — удивилась я. — Все до одного. Может, я найду и для тебя роль статиста для Смайл[47].

— О'кей, — сказал он и стал вдруг говорлив, как голубь. — Непременно сообщи мне, я буду тебе невероятно признателен.

И он удовлетворенно заворковал себе под нос. Но в этот момент снова раздался звонок, и Шустер встал.

— Я пошел, — сказал он. — Химию я не прогуливаю. Я себе этого не позволю. Я не снимаю фильм. Но желаю тебе успеха. Салют.

— Шустер, — попросила я. — Скажи мне, пожалуйста, еще раз эту фразу.

— Нет, — сказал он. — Лучше я буду дураком, так лучше. Не можешь же ты все потерять. Это несправедливо. Честное слово.

— Шустер!..

— Все, — сказал он, — auf Wiedersehen. Надеюсь, что ты будешь иметь успех со своими апельсиновыми волосами. И если хочешь знать, у тебя ноги — блеск, это уж точно, ты добьешься свободы.

— Ты свинья, настоящая свинья.

— Конечно, — сказал он, — и прощай! До приятной встречи.

— И еще ты слон, тише, как бы мертвецы не встали из могил.

— И слон, и все что хочешь, — сказал он.

— Шустер! — крикнула я. — Шустер!

Но он исчез, а я ужасно хотела, чтоб он еще немного побыл.

16