Серенада на трубе

Рыбешка покорно склонила голову; она готова была заплакать, но, мне кажется, она уже думала о черном платье, в котором сфотографируется во время интервью по поводу самоубийства в кафе «Вари». У всех дам, дающих сенсационные интервью, не хватает времени, чтобы привести себя в порядок, перед тем как сняться, ну их, уж слишком они кажутся покорными, и будто в холодильнике у них хранятся литры холодной крови.

— Очень жаль, — сказала я. — Мне так хотелось с вами поговорить, развлечься вместе. Но если вы…

Однако они уже шарили по столу в поисках пирожного. Я не могла этого вынести и подтолкнула их руки в нужном направлении. И хотя они тут же нашли тарелку, но не начали есть, а, наоборот, каждый стал тянуть ее к себе, они тащили ее по очереди, отыскивая центр стола. А потом они его нашли и застыли. Может быть, они отдыхали, а может, думали. Нельзя понять намерения человека, когда не видишь его лица.

— Ничего не понимаю, — сказала я. — Честное слово. Если вы все равно купили два, почему вы не попросили их сразу?

Раскатистое рычание выкатилось из–под одного мешка, но я не поняла, что оно означает. — Что вы сказали? — спросила я.

— Оставьте их в покое, — прошептала Рыбешка. — Бедняги.

Между тем дружки уже ухватились за ложки и готовились к более решительным движениям. Но вместо того, чтобы попасть в пирожное, угодили друг в друга — Ложка в ложку, и надо было видеть эту борьбу не на жизнь, а на смерть. От усилий лбы потекли с огромной скоростью, закрыли все лицо, завесили подбородок, как толстая, мясистая вуаль. В этот момент я различила сквозь окно витрины голову девочки, которая со страшной злобой таращила на меня глаза. Когда она вошла в кафе, я увидела, что она очень худа и очень пряма, на ней горные ботинки, а на шее висит свисток.

— Сколько тебе дать, чтобы ты убралась отсюда? — спросила она меня.

Я пригляделась, она была не очень симпатична.

— Ну, решайся побыстрее, нам некогда.

— Ты старая дева или нет? — спросила я. — Я хочу это знать.

Но тут на меня надвинулась Рыбешка.

— Как, уйти, не расплатившись?!

От удивления глаза у нее трижды перевернулись вокруг собственной оси. Но девица широким жестом вынула из заднего кармана юбки мужской кошелек.

— Я оплачиваю. Мне нужно это место.

— Вы из прессы? — медовым голосом спросила Рыбешка.

— Пансион святой Урсулы, первая ступень, Капитан–казначей, — сказала девочка, встала по стойке «смирно» и откозыряла.

— Четыре лея, — вкрадчиво сказала Рыбешка, — хотя крема было полпорции, но с Капитана–казначея стоило содрать и шкуру.

Девица поспешила на улицу и засвистела что было силы. Первой появилась толстуха с большой картонной коробкой. Она уселась на мое место и поставила коробку на колени. А потом в широко раскрытую дверь ввалилась вся первая ступень пансиона святой Урсулы, девочки–солдаты шли парами, на них были ботинки, береты надвинуты на лоб. Капитан–казначей коротко свистнула — раз–два, — и они двинулись мимо стула, опуская монеты в коробку Красного Креста, и даже не взглянули на дружков, лбы которых стали уже превращаться в мантию. Короткую, до пояса, мантию, как в «Гамлете».

— Спешите видеть явление природы, — провозглашала по временам толстуха, встряхивая коробку. — Спешите видеть.

Я выбралась на улицу, очередь в кафе доходила до угла. Девочки тихо стояли парами и читали свою газету. Значит, подумала я, почти ничего не изменилось. Традиции города были все те же. У урсулинок все происходит, как и у нас, только организация другая, немного более эффективная, и предусмотрен контроль со стороны учеников. Хотя капитаном–казначеем в равной степени могла быть старая дева или продавщица нафталина с улицы Мельниц. Во всяком случае, мне в тысячу раз больше нравились эти трансильванские ребята из Нормальной школы, я просто даже полюбила их. И мне было жаль, что я их так бросила, не сказав и «до свидания», но, думаю, Рыбешка держала их под бдительным присмотром. Не могла же она так запросто отказаться от своего траурного платья для интервью.

19

В четыре часа городские магазины вывешивали объявление «Offen»[52]. Покупатели прибывали только в пять. Я шла по тротуару, и большие стеклянные двери отражали меня вначале спереди, а потом сзади; сперва я двигалась себе навстречу и вдруг начинала видеть свою удаляющуюся спину. Итак, по всей улице вдоль стеклянных занавесов, проявлявших горный пейзаж, плыла одна только я. Видны были горы и в дверях; на одном и другом конце главной улицы были горы, и, хотя стояло лето, снег сверкал вовсю, и я шла — вначале приближаясь, а потом удаляясь, — на фоне прекрасного пейзажа.

Улица была мостом. Дома росли по ее сторонам трех–четырехэтажные, с узкими фасадами. Дома лепились один к другому, но я могла бы поклясться, что зубчатая решетка, образованная крышами, — это подвесной мост между горами. Так что иногда, закрыв глаза, я ждала, когда улица, на которой уже появлялись первые покупатели, начнет покачиваться.