Серенада на трубе

— Это из Крепости. Я хотела бы поговорить с вашим внуком.

— Каким внуком?

— Якобом — Диоклецианом.

— Ошибка! — сказала она и бросила трубку.

Я снова набрала номер и терпеливо стала ждать, но личность со стетоскопом была явно рассержена. Она принялась грызть свой правый ус, ибо это была усатая личность.

— Алло!

— Попросите, пожалуйста, Якоба — Диоклециана.

— Кто его спрашивает?

Голос был чудовищно пронзительный, но моя лопнувшая барабанная перепонка развевалась по ветру, так что теперь мне было все равно.

— Это из Крепости, — сказала я. — Я хотела бы поговорить с вашим братом.

— Каким братом?

— Якобом — Эниусом-Диоклецианом.

— Якобом — Эниусом-Диоклецианом?

— Да.

— Ах вот что. Хорошо, сейчас.

Я прождала четверть часа. Личность со стетоскопом покончила с правым усом и принялась за левый.

Я снова набрала номер, но на другом конце провода раздались частые гудки. Там еще лежала трубка, и, даже если за это время подошел Якоб — Эниус-Диоклециан, связь была прервана. Я вышла из кабинки и печально развела руками.

— Мне очень жаль, что не могла быть вам полезна. Вы были прекрасны с усами.

От усов осталась еще четвертинка. Он не догрыз их до конца. Он вытащил из кармана пиджака блокнот и карандаш и приготовился спрашивать меня, при этом лицо у него, как у профессионального репортера, ничего не выражало.

— О чем вы собирались говорить?

— Я хотела знать, как он поживает. Это важно, не правда ли? Каждый человек живет по–своему. Вы когда–нибудь задумывались, как поживают в один и тот же миг все люди нашего континента?

— Здесь спрашиваю я, — сказала личность. — Как давно вы его знаете?

— Со вчерашнего дня.

— При каких обстоятельствах познакомились?

— Он был у К. М. Д.

— К. М. Д?

— К. М. Д.

— Тайная организация?

— Нет. Дура кузина.

— Мне не до шуток, — сказала личность и пронзила меня взглядом.

— Почему вы так печальны? — спросила я. — Могу ли я вам чем–нибудь помочь? Я не люблю печальных людей.

— Мы вызовем вас позже для дачи показаний, — сказал он и важно удалился, важная личность с четвертинкой усов.

18

Я хотела бы вернуться на сытую улицу. Я не прочь была выпить кофе. И посмотреть на дома, подошедшие как на дрожжах. Кто из них кого победил? Ведь война должна же когда–нибудь кончиться. Но не успела я насчитать и пятьдесят шагов, как витрины «Вари» ударили мне в лицо миллиардом пирожных. Я остановилась. Я не могла идти дальше, хотя пятьдесят один — число нечетное и я связывала с ним только несчастья. Например, что я вернусь в каменный дом. Но воля моя была подобна затухающему фонарю, и, вылизав мысленно все сбитые сливки с витрины, я решила войти.

— Порцию земляничного крема, — заказала я. Но розовая пена, которую мне принесли на тарелке, казалась совсем несъедобной. Я тут же стала вспоминать ту сказку, которую сочинила в четыре года. Сказку, где все превращается в пирожные, стоит только дотронуться — и готово! В общем, это совсем и не сказка, в ней нет никакого действия, все держится на глаголе «есть» в сочетании с существительным «пирожное», но в ней заключена идея, которая осеняет меня всякий раз, как я вхожу в кафе, непременно осеняет, хотя прошло уже много лет, с тех пор как я все это придумала. Может, это навязчивая идея, есть у меня и другие, всего штуки четыре, когда мне особенно скучно, я делаю из них разные коллажи[49], ну и тогда мне становится веселее.

Вначале в кафе никого не было. Даже хозяйку я заметила только потом, она сидела за большими стеклянными витринами холодильника, я случайно увидела ее глаза — они меня подстерегали, но были похожи на остекленевшие глаза рыбы. К счастью, я нашла в креме целую землянику, землянику, не утратившую аромата, хотя она была заморожена в прошлом сезоне. Она казалась ярко–красной в сравнении с безжизненно–бледным цветом крема, и на ней видны были поры, чешуйки на мякоти. У земляники вкус ели. Она растет в местах, где по вечерам распыляется смола, ее впитывают травы, скосишь их на следующий день, а потом коровы дают зеленое молоко. Ты смотришь, как доят горную корову и течет сосновое молоко.

Я повернулась к витрине, хозяйка задремала. Холодильники издавали усыпляющий шум. Белый колпак, подобно ледоколу, отправился в плаванье к сливочным берегам. Он медленно скользил вперед, вперед и вкось, по мере того как подбородок упирался в грудь. О боже, а мне так хотелось поболтать с кем–нибудь о горной землянике! Даже о том, сколько стоит килограмм, даже о том, что она продается не на килограммы, а на литры, цыганскими ковшами, ковшами, прикрытыми земляничными листьями. Но я не могла беспокоить хозяйку. Я вообще никого не могла беспокоить — кому охота слушать речь о землянике?

Я извлекла ложкой ягоду и положила ее на край фарфоровой тарелки. Я не могла ее есть. Это все равно что стрелять в голубей из рогатки. А потом мне сделалось противно. Ягода сплющилась и стала розовато–лиловой.