Серенада на трубе

Я снова опустила голову на колени, но посторонний шум привлекал мое внимание, кто–то шел по гравию аллеи, и я не глядя, по шагам никак не могла угадать, кто. Потом я посмотрела — шла нянька с детьми. Нянька была толстая, а дети маленькие. Совсем маленькие, она тащила их за руки, потому что они только учились ходить. Но они не плакали, может, были приучены, няньки ведь такие специалистки воспитывать детей.

— Посмотрите, каштан, — сказала я, когда они поравнялись со мной. — Дайте им, пусть поиграют. Им это доставит удовольствие. Все–таки ведь дети.

— Что? — удивилась она и вытаращила на меня свои глаза–пуговицы.

— Каштан.

— Какой каштан?

— Тот, который упал раньше других.

— Упал каштан? — От удивления она воздела руки, и двое детей загромыхали на весу, как кастрюли.

— Да.

— Какой каштан?

— Да вот он. — И я показала на него.

— О–о–о! Каштан! — воскликнула она.

— Вы воспитываете детей? — спросила я, и она сказала «да» и полузакрыла свои пуговицы.

— Посидите со мной, — попросила я, — мне хотелось бы с вами поговорить. Я никого не знаю в городе, и дайте детям каштан.

— Каштан? — удивилась она.

— Каштан.

— Какой каштан?

— Да вот он, — сказала я и показала пальцем.

— Упал? — мило удивилась она.

— Упал. Поторопился.

— О–о–о! — сказала она. — О–о–о! Каштан.

— Присядьте, — попросила я, — присядьте. Она села.

— Пускай дети поиграют, — сказала я.

— Играйте, — сказала она, и малыши тупо уселись.

— Поиграйте с каштаном, — сказала я, — он очень красивый.

Они подняли головы, и из их носов ниточками потянулись сопли. А няньке не сиделось на скамейке, мы говорили с ней, но она смотрела куда–то в сторону.

— Вы кого–нибудь ждете? — спросила я.

— Да, — сказала она. — Все равно кого. — И вздохнула. — Все равно кого.

Я кивнула на детей.

— Вам они нравятся такие, с сосульками?

— С сосульками?

— У них из носа течет, разве не видите?

Она начала меня раздражать. Кроткая, как симментальская корова.

— Да, — сказала она. — Они простудились. Уже осень.

—. Одевайте их теплее. Где это видано — дети осенью в песочниках?

— Вы не видели? — удивилась она. — Боже мой! Как же так? Посмотрите на детей. Они в песочниках.

— Ох, вы очень умны, — сказала я. — Очень умны. Думаю, она не слышала: она исследовала все аллеи парка, которые можно было увидеть с нашей скамейки.

— Вы сидите повыше, — сказала она, — ничего не видно?

— А что должно быть видно?

— Кто–нибудь, все равно кто, может в любую минуту прийти.

— Нет, — успокоила я ее, — никто не идет. — Но нянька еще больше заволновалась, она сидела очень прямо на скамейке и вертела головой и глазами–пуговицами во все стороны. Но потом появился велосипедист. Он вел велосипед за руль, потому что гравий был мягкий и шины проваливались. Нянька застыла. Велосипедист тоже повернул голову и остановился. Они посмотрели друг на друга, потом он пошел дальше, а нянька кинулась за ним.

— Эй, я ничего не имею против, — крикнула я, — но не забудьте этих дохляков. Я ухожу.

— Pas d'importance, — произнес тут один из малышей и сделал усталый жест… — Cest toujours la m^eme chose[55].

Я разинула рот и ничего не могла сказать и тогда, когда нянька в первый раз проследовала на руле счастливого велосипедиста. Но во второй раз я окликнула ее, хотя она вела велосипед, не знаю, куда девались руки этого типа, и, во всяком случае, момент был опасный.

— Сестрица, откуда эти два дохлячка знают иностранные языки? Понятия не имеют, что такое каштан, а французское произношение у них прекрасное.

Но она не ответила мне и только на шестом кругу, уж не знаю, кто из них — нянька или велосипедист, в общем, комбинированное видение крикнуло, что это дети господина примаря. И тогда я поняла и усадила их на скамейку, потому что весь город знает, какой он полиглот. И я хотела уйти, но нянька не появлялась, а появившись, села на скамейку и поспешно спросила:

— Вы сидите повыше, никто там не едет?

— Едет, едет танкист.

И — вот ей–богу — по аллеям парка ехал большой танк, но нянька умела водить и танк, и она потом водила и турбореактивный самолет. Она сидела за рулем и смотрела во все свои пуговицы, а у этих ее личностей куда–то исчезали руки. Но что это были за пуговицы, о господи, два круглых глаза, как пуговицы от пальто!

21

— Жаль, что город не выходит к морю, — сказала я няньке. — Вы могли бы вести пароход. Вы смогли бы его вести, ведь правда?

— И моряки тоже люди, — ответила нянька. — Ей–богу, они все–таки тоже люди.

— Ну да, и, однако, танкист… Верно? Танкист на аллее…

— Кто–нибудь, все равно кто, может в любую минуту прийти, — сказала она и закрыла ставнями свои пуговицы, как у Бетти Буп.

— Ах, а я-то не могла понять, на кого вы похожи! — сказала я. — Вы знаете Бетти?

— Нет, не знаю.

— Жаль, она работала только с моряками. А Поппи, у которого стальные мышцы, вы тоже не знаете?

— Нет.

— Жаль. У него были такие мышцы…

— Вы сидите повыше, — сказала она, — там ничего не видно?

— Как же, видно. Приехал оркестр, который обычно играет на террасе.

— На инструментах я не умею играть, — сказала она, и в голосе ее звучало глубокое огорчение. — До свидания, теперь я пойду.