Серенада

— Тогда вот что. Ужинать, пожалуй, еще рано. Мне надо пойти и отдать в глажку костюм. Заодно прогуляюсь, осмотрюсь немного. Ну а к вечеру, когда зайдет солнце и станет прохладнее, найдем какое-нибудь уютное местечко и поедим. Идет?

— Очень хорошо. Я заниматься домом.

— Ладно. Кстати, у меня есть кое-какие соображения насчет того, где должно располагаться наше заведение.

— О, но politico говорить, что дом уже есть.

— Ясно. Не знал. Тогда иди к своему politico, посмотришь, что за дом, а уж потом отправимся ужинать.

— Да.

Я отыскал sasteria[48] и, пока мне гладили костюм, сидел там и размышлял. Думаете, я собирался тратить время на ознакомление с окрестностями, чтобы потом обосноваться там в публичном доме и стать смотрителем при шлюхах? Как же, дожидайтесь. Эти высокие ноты, прозвучавшие над аrrоуо, круто меняли дело. В гавани стояло грузовое судно, и я намеревался выбраться на нем отсюда, если, конечно, удастся на него сесть.

Уже почти совсем стемнело, когда я разыскал наконец капитана. Он обедал в отеле «Де Мехико» на открытой веранде под тентом. Черноволосый ирландец по имени Коннерс, лет пятидесяти, с бровями, сросшимися у переносицы, физиономией цвета пенковой трубки и мозолистыми загорелыми руками, длинными и тонкими, словно у какого-нибудь пирата. Я присел за столик, а он приветствовал меня следующим сердечным образом:

— Друг мой, я не знаю вашего брата из Нью-Йорка, ни дядю из Сиднея, ни свояченицы из Дублина, благослови их тем не менее Господь. Я не член ордена масонов и, заметьте, даже не интересуюсь, есть ли у вас двадцать песо заплатить за билет до Мехико-Сити. И выпивку покупать вам тоже не собираюсь. Так что вот тебе песо и вали отсюда, а я, если не возражаешь, продолжу свой обед.

Я отодвинул песо в сторону и не сдвинулся с места. А когда он снова поднял на меня глаза, ответил в той же манере:

— У меня нет ни брата в Нью-Йорке, ни дяди в Сиднее, ни даже свояченицы в Дублине, благодарен тем не менее за добрые им пожелания. Я не член масонского ордена, и в Мехико-Сити делать мне тоже нечего. И выпивка мне ваша не нужна, и песо тоже.

— Однако, судя по всему, тебе все же что-то нужно? Что?

— Мне нужно на север, если, конечно, именно туда вы отправляетесь.

— Я отправляюсь в Сан-Педро, и проезд будет стоить двести пятнадцать песо наличными и вперед. За эти деньги гарантирую прекрасную каюту на нижней палубе, трехразовое питание и самое наилучшее обращение со стороны команды.

— Даю пять.

— Не пойдет.

Я взял со стола его песо.

— Шесть.

— Не пойдет.

— Согласен попотеть. Возьмусь за любую работу в счет платы за проезд. Готов мыть палубу, драить медь. К тому же я прекрасный повар.

— Не пойдет.

— Предлагаю рецепт изысканнейшего блюда — игуана «а lа Джон Говард Шарп». Вы только попробуйте, это будет для вас откровением. Возможно, возникнут какие-то замечания или пожелания, тогда будем совершенствовать рецепт дальше.

— Первое толковое предложение с твоей стороны, дружище, но вся штука в том, где достать игуану. В это время года они обычно уходят в горы. Не пойдет.

— Тогда даю шесть песо и еще расписку на двести девять. Расписка гарантирует выплату.

— Не пойдет.

Я смотрел, как он ест рыбу, и во мне начало закипать раздражение.

— Послушайте, может, вы меня не поняли? Мне надо мотать отсюда, и мотать я собираюсь на вашей посудине. Давайте заключим контракт на выгодных вам условиях. Я твердо намерен уехать отсюда и уеду.

— Нет. Бери песо, пока дают, и проваливай.

Я закурил сигарету и по-прежнему не тронулся с места.

— Ладно. Тогда давайте напрямую, без всяких обиняков. Я певец. Потерял голос. Теперь он вернулся, ясно? Это значит следующее: если удастся выбраться из этой дыры и попасть в страну, где водятся деньги, я сумею их заработать. Буду в полном порядке. Голос сейчас не хуже прежнего, а может, и лучше. Так что к дьяволу расписки и прочее. Я просто прошу оказать мне услугу — доставить в Сан-Педро, чтоб я снова смог встать на ноги.

Он опять поднял на меня глаза, они были затуманены злобой.

— А, так ты певец… Американский певец. Так вот тебе ответ: на борт все равно не возьму, не желаю наживать неприятности. Потому как если возьму, все равно выкину тебя в море, чтоб избавить людей от таких, как ты. Нет уж! И хватит морочить мне голову, надоело!

— Чем это вам так не угодили американские певцы?

— Если хочешь знать, мне даже Тихий океан из-за них претит. То ли дело Атлантика — можно ловить по радио Лондон, Берлин и Рим. А здесь что? Лос-Анджелес, Сан-Франциско, голубая радиосеть, красная радиосеть, какой-то кастрат, призывающий покупать мыло, и Виктор Герберт.

— Он, кстати, ирландец.

— Нет, немец.

— Ошибаетесь. Он родом из Ирландии.

— Да я с ним в Лондоне встречался, еще в молодости, и сам лично говорил с ним по-немецки.

— Он специально говорил по-немецки, особенно когда встречался с ирландцами. Не хотел, знаете ли, афишировать свое происхождение. Стыдился его, вот и не хотел, чтоб они знали. Да ну его к богу!

— Да, тогда он, выходит, и впрямь ирландец, хоть и неприятно это признать. Ну а Джордж Гершвин? Он что, по-вашему, тоже ирландец?