Серьезная игра

* * *

1903 год не оставил особенно глубокого следа в истории. То был год, когда Швеция пожаловала герцогству Мекленбургскому свои заложенные-перезаложенные права на город Висмар. То был год, когда умер Лев Тринадцатый и кардинал Сарто сделался папой. То был год, когда в Сербии убили Александра и Драгу и на трон взошел Петр Карагеоргиевич!

То был год, когда…

Арвид Шернблум по-прежнему работал в газете. И он был верен всем правилам любовной игры, ее мимике и жестам. Но поскольку у него было прирожденное стремление во всем доходить до совершенства, выпадали минуты, а то и целые часы, когда ему удавалось убедить самого себя, что он любит Дагмар. Ее же убедить в этом не составляло труда.

О женитьбе речь никогда не заходила. Почти никогда. Лишь однажды за всю зиму и весну Дагмар вскользь затронула эту тему.

Был май, и он хорошо запомнил тот день, потому что утром был на похоронах Снойльского и написал о них отчет в газету.

Завечерело уже, они шли к ее дому на улице Энгельгбрегта, но остановились в черной тени старых деревьев Хумлегордена.

Она сказала:

– Ты не хочешь жениться, и я так хорошо понимаю тебя. Почти все браки нынче несчастливы. И все же скажи мне: это оттого, что у тебя нет средств?

Он слегка помедлил с ответом.

– Я не говорил, что не хочу, – возразил он. – Я сказал, что не могу.

– Да, но… – Она стояла, уставив взгляд себе под ноги. – Но папа говорит, что, когда я пойду замуж, он будет давать мне две тысячи в год на хозяйство. Как Еве и Маргит.

Ева и Маргит были две ее замужние сестры.

– Но, милая, – отвечал он. – Мне бы не хотелось вставать в экономическую зависимость от твоего отца. Покуда ведь я кое-как справлялся своими силами…

И он добавил, ощущая, как важно сейчас каждое слово:

– Я буду совершенно откровенен с тобой, раз уж ты меня спросила… Нет, дело не только в том, что у меня нет средств. Тут еще и другое. У меня такая сильная, такая необоримая потребность в одиночестве. Конечно, я вовсе не хочу быть всегда, с утра до вечера, один. Но я хочу, чтоб у меня было право в одиночестве начинать и, главное, в одиночестве кончать день. Я люблю думать один и спать один. Сомнительно, чтобы я годился для брака и семьи.

Несколько мгновений они стояли молча. С ближайшей скамьи доносились приглушенные голоса. Женский голое: «Но ты же обещал…» И мужской: «Мало ли него не пообещаешь…»

Арвид и Дагмар обменялись улыбками.

– Мы, по крайней мере, друг другу ничего не обещали, – сказал он. – Ты согласна, что так куда лучше?

– Еще бы, – ответила она. – И я тебя очень понимаю.

Он проводил ее до двери. Потом он пошел в газету. В кабинете Торстена Хедмана, которым он по-прежнему пользовался в отсутствие хозяина, за письменным столом сидел профессор Левини.

– Виноват, – сказал профессор, – я занял, кажется, ваше место? Я сию минуту…

– Бога ради, господин профессор… Не позволите ли мне только позвонить…

Он позвонил по телефону в типографию и попросил прислать оттиск своего отчета о похоронах.

– Скажите, – заговорил с ним Левини, – вот вы же были на похоронах, – ведь просто скандал вышел, верно? Ужасающе! Я имею в виду пастора! В своем роде получилось даже хуже, чем восемь лет назад, когда он нес такой же вздор над телом Виктора Рюдберга и определял ему место в «преддверье». Ключи от святая святых, видите ли, в его собственных руках! И в награду получил-таки кресло Виктора Рюдберга в Академии!

Вошел мальчишка с версткой.

– Разрешите взглянуть? – спросил профессор Левини.

– Извольте.

Левини быстро пробежал полосу глазами. Дойдя до речи пастора, он ухмыльнулся в черную бородку. Речь передавалась сжато и беспристрастно.

«В доказательство религиозных чувств Карла Снойльского проповедник подчеркнул, что умирающий поэт без слова протеста допустил пение псалмов на лестницах и в коридорах больницы…

Проповедник заключил свою речь, высказав надежду, что почивший, столь близкий при жизни к королю, будет отныне столь же близок владыке небесному».

– Ужасно, – сказал профессор Левини. – Вот вам смешно, господин Шернблум. Но вы только подумайте! Эдакая старая песочница, древность ископаемая, сидит в Академии и определяет, кому давать Нобелевскую премию!

В дверях вырос Маркель.

– Ну, – сказал он. – Это еще что. Не все ли вам равно, кто получит Нобелевскую премию… Нобель оставил идиотское завещание, и разумно его исполнить – задача неразрешимая. Но мне надо кое-что тебе сказать с глазу на глаз, Арвид. Поди-ка сюда.

Он втащил Арвида в полутемную комнату, обиталище «министра иностранных дел». И прикрыл дверь в соседний кабинет.

– Сядь, – сказал он. – Фрекен Дагмар Рандель была тут три или четыре раза, все тебя спрашивала. Значит, между вами что-то есть. Я допускаю три возможности. Первая – ты в нее влюблен. Если так, мне остается молчать и ждать развития событий. В такой возможности нет ничего невероятного, поскольку девица мила собой, а ты не слишком избалован…

– Но милый Маркель, какое дело тебе до фрекен Рандель?