Серьезная игра

…Арвид Шернблум глянул на свою сигару. Почти треть была выкурена. И часы показывали уже больше половины девятого. Самое время прощаться и идти в Оперу. К двенадцати он управится с рецензией. А там возьмет извозчика, заедет за Дагмар и отвезет ее домой.

Стоя в прихожей и натягивая пальто, он вдруг увидел в просвете между портьерами маленькую, нежную головку фрекен Мэрты Брем.

– Уже уходите? – спросила она.

– Да, надо, – сказал он.

Она отодвинула портьеру и подошла к нему.

– А вы не забудете, что мне пообещали? Он смотрел на нее, не понимая.

– Что я такое пообещал? – наконец спросил он.

– Что поможете мне поместить мои рассказики в газете.

Он торопился и впопыхах все перезабыл. Но она была так прелестна, склоня головку, словно кающаяся Магдадина, – и в чем ей было каяться? Он быстро оглянулся, убедился, что никто их не увидит, взял эту милую головку, и еще ниже наклонил ее вперед, и поцеловал куда-то в затылок. А потом он поднял эту головку, и поцеловал ее в рот, и сказал: «До свиданья!» – и вышел.

В унылой декабрьской тьме падал мокрый снег. До Оперы было десять минут хода. Взять извозчика? Лишний расход…

Он шел пешком и думал о Мэрте Брем. И о Дагмар.

«Почему я раз в жизни не могу, как другие, позволить себе любовную связь? Живем ведь только раз. Дагмар хорошая женщина. Но одно и то же день за днем, ночь за ночью, из года в год приедается. Вот уже четыре года, как мы женаты, а я ей ни разу не изменил. А ведь… А ведь я же не люблю ее! Так отчего же раз в жизни мне нельзя завести любовь на стороне? Помнится, на заре юности, я мечтал оставить свое имя в истории Швеции. Что-то не похоже на то, нет, не похоже. Так отчего же тогда не довольствоваться, тем, что само плывет в руки? Вздор. Чем плоха Дагмар? И она блюдет честь дома; не мешало бы и мне заботиться о том же. Ну, а фрекен Брем… Ей попросту хочется поместить в газете свои рассказы, и в счет аванса я сорвал этот поцелуй. Не будь Торстен Хедман нынче в Греции, аванс достался бы ему… И чтобы из такого начала проросла grande passion?[13] Сомнительно. Однако поживем – увидим…»

Но как обжег его ее маленький, острый язык…

Он увидел еще издали, что на тротуаре около Оперы толпятся люди, а газетные витрины плотно облеплены прохожими. Ему встретился знакомый журналист, и он спросил его:

– Что? Король умер?

– Пока еще нет.

…Он вошел в театральный подъезд. Время он рассчитал точно; был конец первого антракта, когда он вошел в зал и сел на обычное свое место; публика уже устремилась в партер. Низенький, плешивый господин с женой – высокой, тонкой, темноволосой, но уже чуть тронутой сединой дамой – прошли мимо него к первым рядам. Арвид знал ее в лицо и по имени. Она была та самая женщина, из-за которой Маркель в девяносто восьмом или около того попал в нервную клинику. И Арвид знал, что ей пришлось увидеть то, чего не видел больше ни один смертный: она видела, как Маркель плакал. Одно время ее называли «переходящим кубком».

Зал был уж почти полон.

Вокруг шелестел приглушенный говор: такой-то и такой-то разошелся с женой и женится на такой-то или такой-то… Да что вы, помилуйте, это совершенно проверено, я это из первых рук знаю…

Справа от него пустовали два кресла. Две дамы неслышно вошли и заняли их в ту самую секунду, когда погас свет.

Лидия.

Нет!.. Но с ним рядом, бок о бок с ним в самом деле сидела она, Лидия. Он узнал ее тотчас. На секунду ее ресницы взметнулись прямо на него. На целую бесконечную секунду. Глаза в глаза. Потом она отвернула от него головку, опустила веки и, казалось, углубилась в музыку. Сильный, прекрасный голос фру Клархольм-Фибигер заполнил зал…

Лидия сидела, слегка подавшись вперед и левой рукой подперев подбородок. Он искоса разглядывал эту руку. Он сразу же заметил и осознал, что обручального кольца на ней не было, а был платиновый перстень со смарагдом и двумя мелкими бриллиантами. Но что же из того?.. И все-таки… Он знал, что муж ее вскоре после свадьбы купил имение в Сёдерманланде, и, как он думал, с тех пор она зажила тихой жизнью с дочкой и мужем, которого, как он решил, она ценила и уважала и, может быть, даже любила. Бывает ведь, что пожилому мужчине удается снискать любовь юной девушки. Правда, в девяти случаях из десяти это все лицемерие и обман, и скрывается за этим совсем иное… Однако же на ней еще и жемчужное ожерелье со смарагдовым замочком… Как же иначе! Цена любви!

Вдруг он в темноте почувствовал, как лицо его залилось краской. Он сидел бок о бок с той, которую когда-то так любил. Через десять долгих лет после того, как в последний раз ее видел. И достало всего лишь нитки жемчуга со смарагдовым замочком, чтобы он пустился в эти низкие рассуждения и фантазии… Кто я? Что со мной? Что из меня будет? А сам-то я разве не продался Дагмар за две тысячи в год? Положим, на самом-то деле оно и неправда, но со стороны ведь и так можно судить… А ну как то же случилось и с Лидией? Кто знает, как все было? Так ли, как хочется судить и рядить со стороны?