Серьезная игра

– Безумно! Однажды, тому уж много лет, я был помолвлен с одной девицей, которой, однако, не вполне доверял. Сначала это были всего лишь подозренья. Но в один прекрасный день, в апреле, я брел по Карлавеген. И вдруг я вижу, из-за угла в нескольких шагах впереди меня выходит моя невеста и, не приметив меня, идет по Карлавеген. Первая моя мысль, натурально, – нагнать ее; но тотчас же в голове мелькает: любопытно, куда это она направляется? И, представьте, она входит в дверь. О, думаю, к чему бы! В этом самом доме жил как раз один из тех, с кем я подозревал у нее шашни, – лейтенант и, впрочем, мой добрый приятель. Он жил по-холостяцки в двух комнатках в первом этаже, – оба окна глядели на улицу, – я бывал у него не однажды и помнил, как расставлены стулья и развешены картины. Я остолбенел и с минуту не знал, что предпринять. Пройти мимо окон? Но те увидят меня и будут потешаться над моей ревностью. А мне надо было удостовериться, спущены ли шторы. И тут меня осеняет. Мимо идет трамвай, я прыгаю в вагон и, проезжая, вижу, что шторы спущены, – в спальне! Теперь мне ясно, что делать дальше. Я выскакиваю из вагона. Гляжу на часы: прошло всего четыре минуты, как она туда вошла. Терпение, – говорю я себе, – терпение! Выждать еще две-три минуты! Тут как раз подвернулся один знакомый писака, о, пардон, журналист, и я ему говорю: будь моим свидетелем, а после настрочишь презабавную статейку для своей газеты. Не успевает он опомниться, я тащу его к окну, сдираю с себя шарф, обматываю руку и – бах! – вышибаю окно в спальной, а другой рукой тотчас поднимаю штору! Не буду пытаться передать словами зрелище, представшее и прочее… Затем толпа, полицейские, целая процессия к ближайшему полицейскому участку! Дело обошлось мне в сто пятьдесят крон штрафа. Зато мне все стало ясно, и я пригласил писаку – то бишь журналиста – и еще кое-кого из знакомых на обед, и как же мы славно тогда надрались!

На минуту дамы, сидевшие вблизи Фройтигера, благоговейно смолкли.

– Позволительно ли спросить, – Арвид склонился к своей соседке слева, – какую мораль, вы полагаете, баронесса, следует извлечь из этой истории?

Баронесса ответила, потупя взоры и тонко усмехнувшись:

– Мораль тут – сколь важна добродетель. Особенно в первом этаже…

Оркестр играл «Вальс сновидений» из «Сказок Гофмана».

– Скажите, господин Шернблум, – спросила фрекен Брем, – вы из принципа не носите обручального кольца?

– Нет, – ответил Арвид. – Я ничего не делаю «из принципа», и это мой принцип. А кольцо я просто позабыл.

– Забыть кольцо? Как можно?

– Забыть можно почти все, – ответил он.

И он украдкой принялся ее разглядывать. Теперь только он ее по-настоящему увидел. Тонкий профиль под темной шапкой волос. Опущенные веки. Красный рот, жадно сосущий спаржу. И восхитительные маленькие груди, поднимающиеся и опускающиеся в низком вырезе платья. Сколько ей может быть лет? Около тридцати. «Не мало, когда речь идет о «молодой девушке», – подумал он, – но, собственно, не так уж и много… Ведь скорее она молодая вдова или разведенка…» Вдруг ему вспомнилось, от кого он услыхал ее «историю» – от Дагмар. Хотя нет, сначала Фройтигер в кафе Рюдберга на площади Густава Адольфа бегло и кратко сообщил, что у нее от кого-то там ребенок. А уж подробнее все объяснила Дагмар. Она знала Мэрту Брем с детства.

– Твое здоровье, Арвид! – крикнул Фройтигер. – А ты зачем засунул обручальное кольцо в карман жилета?

Арвид вывернул оба жилетных кармана.

– Никуда я его не засунул, – сказал он. – Я его забыл, запропастилось куда-то…

– Да, – вступилась за мужа Дагмар, – сущая правда. Не из тех он мужчин, которые, когда им удобно, прячут обручальное кольцо в карман жилета. Твое здоровье, Арвид!

– Твое здоровье, Дагмар!

Их брак не омрачался взаимными подозрениями. Они не знали сцен ревности. Она ни на мгновение не могла допустить в мыслях, что можно увлечься другою, имея женой ее, Дагмар. Он же – по несколько иным причинам, – никогда ее не ревновал.

– Я хочу вам исповедаться, господин Шернблум, – сказала фрекен Брем. – В ящике стола у меня лежит несколько рассказов. Не знаю, стоят ли они того, но мне бы так хотелось увидеть их в печати. Если послать их в «Национальбладет», кто должен судить о том, годны они для вашей газеты или нет?

– Торстен Хедман, – ответил Арвид. – Но он теперь в Греции. И когда вернется, неизвестно. А в его отсутствие задача разбираться в посылаемых к нам рукописях входит в многочисленные печали вашего покорного слуга.

– И вы не откажете мне в любезности беспристрастно взглянуть на мои скромные опыты?

– О, разумеется, фрекен Брем, – ответил он.

Он не мог бы сказать с уверенностью, не вообразилось ли ему, но его правой ноги словно бы легонько коснулась нежная женская ножка. Он постарался ответить на любезность сколь возможно деликатней, покуда оба глядели прямо перед собой задумчиво и потусторонне…

Подали дичь – бекасов. Исполнялся Шопенов «Траурный марш».

Все за столом странно притихли.

– Нашему другу Рубину иной раз приходят неожиданные мысли, – шепнул Фройтигер.