Серьезные отношения

В последних словах промелькнула горечь. Она всегда возникала, совсем помимо ее воли, когда Ирина вспоминала, что у нее нет ребенка. Это было так странно, так необъяснимо! Они оба хотели детей, с самого начала хотели, когда молодые супруги обычно рассчитывают пожить только для себя. И надо же, чтобы именно у них дети почему-то не получались! Никто не понимал, почему это так. Игорь проверился сразу же, как только жена его об этом попросила – не говорил, как большинство мужчин, что это бабские дела, которые его не касаются, – и оказалось, что все у него в порядке. И у Ирины все было в порядке, во всяком случае, ни один из врачей, к которым она обращалась, не находил причин для того, чтобы у нее не могло быть детей. Но их не было, не было необъяснимо, и каждый раз, когда Ирина вспоминала об этом, ей становилось тоскливо.

– Не переживай, Ир. – Муж, конечно, сразу догадался, что за тень пробежала по ее лицу. – Было б нам лет по сорок, тогда да. А у нас-то пока ничего критического. Молодые мы еще!

Ирина попыталась ответить улыбкой на его ободряющую улыбку, но, кажется, это не очень ей удалось. Старой она себя в тридцать лет, конечно, не чувствовала, но…

Но теперь он стоял рядом с совсем молоденькой девушкой, и ее округлый живот, казалось, светился в лучах осеннего солнца так же, как летящие по воздуху паутинки.

Самым естественным было бы подумать, что этого не может быть. Да-да, именно так, несмотря на глупость подобной мысли. Этого не может быть, потому что… этого не может быть никогда! Но у Ирины не оказалось ни одной секунды на эту спасительную в своей наивности мысль. Потому что ее муж наклонился к маленькой девушке Кате, поцеловал ее в макушку, погладил по плечу и сел в машину. Опустилось стекло, Катя заглянула в салон и поцеловала водителя. Ирининого мужа.

Заработал мотор. Ирина отшатнулась от арки, в обрамлении которой, как на серебряном блюдечке с золотым яблочком, явилась перед нею эта картина.

Открылась дверь подъезда рядом с аркой, вышла на улицу старушка. Чуть не сбив ее с ног, Ирина шагнула в подъезд. Это был разумный шаг, ведь Игорь вот-вот должен был выехать на улицу. И зачем ему было видеть свою жену, застывшую перед ним соляным столпом?

Ирина не помнила, как отнесла в издательство дискету, как вернулась домой. Камень лег ей на сердце, и он был такой большой, этот камень, что перекрывал легкие и горло, не давал дышать.

Она легла на диван в гостиной, укрылась пледом; ее знобило. То, как Игорь наклонился к маленькой Кате, как поцеловал ее в макушку, с нежностью поцеловал, это чувствовалось даже на расстоянии, – стояло перед глазами как ослепительная, но в ослепительности своей страшно долгая, вспышка.

Когда она услышала, как поворачивается в замке ключ, то накрылась пледом с головой. Это был безотчетный, детский по бессмысленности жест: Ирина знала, что не избежит разговора с мужем. Просто не сумеет сделать вид, будто ничего не произошло.

– Ты заболела? – Игорь заглянул в гостиную. – Так ложись в кровать, что же ты здесь?..

Она не могла сказать ему, что от одной мысли о том, как она ложится в кровать, в их общую кровать, ее начинает трясти так, что стучат зубы. Но все остальное сказать ему было надо. Какой смысл оттягивать этот разговор, ведь все ясно. И до чего оттягивать, до девочкиных родов?

Ирина села, по-прежнему кутаясь в плед. Она физически чувствовала, какая тяжелая и растрепанная у нее голова, и так же физически – как неприятна она должна быть сейчас мужу, мрачная, унылая… После того света юности, в котором он купался сегодня.

– Я не заболела, – с трудом произнесла она. – Просто я… хотела с тобой… – Она наконец уняла дрожь, хотя бы губ, и твердо произнесла: – Игорь, я видела тебя сегодня с Катей. Почему ты не сказал мне сразу? Я уже полгода…

Губы задрожали снова, как только она попыталась проговорить, что уже полгода мучается, не понимая, что с ним происходит.

Он молчал, стоя в дверях. Ирина только теперь заметила, что он еще не снял плащ. Наконец он проговорил:

– Что для тебя значит «сразу»? Это когда?

– Когда это… случилось. – Она хотела сказать: «Когда ты полюбил ее», – но не смогла и сказала о другом, еще более мучительном: – Когда она… Ведь это твой ребенок?

– Это мой ребенок.

Любовь к словам сыграла с ней дурную шутку. Если бы он просто сказал «да» или еще что-нибудь коротко-подтверждающее, все было бы иначе. Но от этой фразы, произнесенной с таким выражением, которому она не знала названия, потому что никогда не слышала подобного в его голосе, Ирина почувствовала, как всю ее захлестывает не горечь, не обида, не отчаяние даже, а невыносимая злость.

– И ты не понимаешь, когда именно должен был сообщить об этом жене? – еле справляясь с этой злостью, выговорила она.

– Я не уверен, что тебе надо об этом знать.

Его лицо было совершенно непроницаемым, глаза как лед. Ирина почувствовала, что ее глаза леденеют тоже. Слишком сильным чувством оказалась злость, она и не предполагала, что способна на чувство такой силы…

– Позволь мне самой решать, что мне надо знать, а что не надо, – сквозь зубы процедила она.