Серьезные отношения

– Гололед сегодня, – сказала Наташа. – Говорю же, о себе надо думать, о себе! Ну как ты с пузом по такой скользоте поползешь?

– Машину остановлю.

– Ага, только сначала дорогу перейдешь. Кто тебе на этой стороне остановится, чтоб в обратную ехать? А дорога тут без светофора, а водила каждый третий чурка, прет без правил, как на ишаке… Чтоб я когда-нибудь влюбилась – да ни за какие коврижки!

– Ничего, дойду. Зимой же всегда скользко.

– Не ходи ты сюда больше. Звони, все тебе и по телефону скажут, не каменный век.

Не ответив, Катя пошла по коридору к лифтам. В ее шагах была одновременно и тяжесть, которой, конечно, не может не быть в шагах беременной, и какая-то особенная легкость, объяснить которую физическими законами было невозможно. Колька поспешно вышел на лестницу и сбежал вниз пешком.

Он оделся раньше, чем Катя подошла к гардеробу, и, стоя за крашеной колонной в углу вестибюля, с удивлением поймал себя на том, что хочет подать ей шубу. Это было в самом деле странно: груб он, правда, не был, но галантностью тоже не отличался. Он вообще не помнил, подавал ли когда-нибудь кому-нибудь пальто. Галинке точно не подавал, она как-то не вызывала такой потребности. Может, матери? Да нет, и мать обходилась без этого… Разве что дочке, и то когда она была такая маленькая, что не умела одеваться сама.

Катя надела цигейковую шубу, завязала пуховый платок и стала похожа на бесформенную гору; наверное, срок беременности был у нее уже очень большой. Только лицо в обрамлении белого козьего пуха совсем с этой горой не совпадало – оно было прозрачным, как вкрапление хрусталя.

Она медленно, переваливаясь, пошла к выходу, с трудом открыла тугую дверь.

«И правда, как же она по улице пойдет? – с самому себе непонятным страхом подумал Колька. – Каток же сплошной!»

Он давно уже поменял летнюю резину на зимнюю, шипованную, поэтому, выезжая утром из дому, даже не подумал о гололеде. А сейчас вот подумал.

Выйдя на улицу, он увидел, что никакую машину Катя не останавливает, а просто идет к метро. Она шла очень медленно, неуверенно выбирая место, на которое можно было бы, не оскользнувшись, поставить ногу, и из-за этой неуверенности каждый ее шаг казался последним. Колька даже оторопел, глядя на нее сзади. Хотя и перед нею, и справа, и слева от нее шло множество людей, и все двигались по льду так же неуверенно.

В ней была какая-то особенная беспомощность – не перед гололедом, а перед жизнью; в этом было все дело. Колька почувствовал это так ясно, как будто кто-то шепнул ему об этом, и не в ухо, а прямо в сердце.

Прежде чем он успел подумать, что в сердце ничего шепнуть нельзя, Катя неловко взмахнула руками, ноги ее поехали вперед, и, тоненько охнув, она упала на спину. Огромный живот устрашающе вздыбился над нею. Какая-то женщина вскрикнула: «Ой, с животом, господи!», кто-то бросился поднимать беременную, кто-то сам упал, поднимая ее… Колька подбежал к Кате и, подхватив сзади подмышки, поставил ее на ноги. Она замерла, боясь пошевелиться. Глаза у нее были закрыты, из-под ресниц текли слезы.

– Пойдемте, – сказал Колька. – Я вас отвезу.

Она вздрогнула и открыла глаза. Кольке показалось, что слезы при этом разлетелись в стороны, как хрустальные капли. Он даже попытался проследить за этим волшебным полетом, но не сумел.

– Как? – спросила Катя. – Куда отвезете?

– Да куда надо, – сердито ответил он. – Таксист я.

– А к Покровским Воротам поедете?

– Куда скажете, туда и поеду.

– Спасибо, – улыбнулась она. – А то к Покровским Воротам отсюда почему-то не любят ездить. Из-за пробок, наверно.

– А не надо спрашивать, кто чего любит. Садитесь в машину, двери закрываете – повезут, куда денутся.

– Я так не могу.

– Оно и видно… Ну, пойдемте. Вон моя машина.

Подойдя к Колькиной «девятке», Катя удивленно сказала:

– Но это же не такси.

– Такси, такси, – успокоил он. – Извозчик я, не сомневайтесь. Вообще-то у меня конь, это я временно на «Жигулях» езжу.

Катя засмеялась. Смех у нее был такой, что у Кольки защекотало в носу.

– Конь? – спросила она сквозь этот удивительный смех. – И как же его зовут?

– Конек-Горбунок. Я на нем периодически в кипяток ныряю, потому такой красавец. Но он у меня сейчас Жар-Птицу сторожит, так что садитесь пока в машину.

Колька так хорошо знал подробности жизни Конька-Горбунка, потому что читал эту сказку Надюшке. В тот год, когда только и мог, что читать ей сказки.

Он открыл перед Катей переднюю дверцу и неловко остановился рядом, не зная, как помочь ей сесть в машину. Она была такая неповоротливая с этим своим животом, в тяжелой шубе, что непонятно было, как к ней подступиться. Легкость, которую он каким-то странным образом почувствовал в ее неуклюжей походке, еще когда она шла по больничному коридору, теперь была словно упрятана под сотней оболочек. Она проглядывала только сквозь прозрачное лицо, эта легкость.