Серьга Артемиды

…Но она не хотела отнимать! Она много лет все скрывала как раз для того, чтобы дочь продолжала верить, восхищаться и восторгаться!

…Мать скрывала, и это, должно быть, было нелегко. Дочь искренне почитала отца и свысока поглядывала на мать – ей-то никогда не достичь таких высот! И что оказалось? Оказалось, что это как раз ее высоты, а вовсе не отца.

Оказалось, что мир всю Настину жизнь стоял вверх тормашками, а она этого не знала, она считала, что это обычное его положение. Теперь, когда он перевернулся, нужно заново учиться в нем жить, хотя сильно тошнит, и кружится голова, и страшно.

– А почему он пил? – спросила Настя.

Это была последняя надежда. Может, отец страдал, горевал, многое пережил и спасался от этого?

– В нашем поколении многие сильно пили, – сказала мать. – В девяностые годы родителям было не до детей, а мы и наши ровесники как раз были подростками. И пили, и кололись, когда начались наркотики. И в тюрьмах сидели! Выходили и опять садились.

– Да, но ты-то не пьешь и не колешься!..

– Твоя мать, – вмешалась бабушка, – очень сильный человек. Стойкий и мужественный.

Тонечка хмыкнула. Ничего себе характеристика! Она искренне считала себя трусом и слабачкой.

– Я все время училась, – сказала она дочери. – В нашей семье считалось стыдным плохо учиться! Бабушка дала бы мне жару! Мне было некогда, и я не могла никого подвести. Я всегда знала, что обременять собой окружающих – последнее дело. Близким нужно помогать, а не обременять.

– А кто обременяет! – вскинулась Настя. – Ты на меня намекаешь?!

– Ну, – неожиданно сказала мать и так же неожиданно поцеловала ее в нос, – иногда ты бываешь совершенно невыносима.

– Это пройдет, – проговорила бабушка уверенно. – Нужно время. Время и немного работы над собой.

– Опять работа над собой! – пробормотала Настя.

– А как же?! Вся жизнь состоит из этой работы. Иначе непонятно, зачем она нужна, жизнь.

Когда Настя пришла в свою комнату, Джессика давно спала. Настя открыла компьютер и тотчас же закрыла: ей хотелось рассказать обо всем Дане, но его нет в социальных сетях. А еще… кому расскажешь?.. Уж никак не Соне и прочим «френдам»!

Она посидела у окна. Голова была странно пустой и легкой, словно там основательно проветрили.

Она смотрела в сад, представляла, как завтра расскажет Дане о том, что жизнь, оказывается, обман и зыбкость, а потом немного поплакала.

Плакать быстро надоело – сегодняшние слезы не годились в «актерскую копилку», где-то она про такую читала.

Настя залезла под одеяло, подумала и взяла отцовскую книжку, над которой страдала вчера. Настя принялась за нее с совершенно новым чувством, как за нечто решительно ей не знакомое.

* * *

…Приключение.

Как давно не было никаких приключений, а тут вдруг – на тебе!.. Предстоит, и самое настоящее.

Марина немного волновалась, и от волнения помолодела.

…Что брать с собой? Нужно трезво оценить и… представить себе, что может понадобиться в такой долгой отлучке, целых два дня.

Как только она начинала представлять, волнение нарастало.

Нет, нет. Нужно трезво оценить. Когда-то – это было так давно, что она забыла, а теперь вот вспомнила от волнения, – она любила наряжаться. И у нее, представьте себе, были наряды!.. И даже довольно много.

С нарядами у нее сложились свои особые отношения.

В музее, где она работала, принято было выглядеть хорошо. И сотрудницы очень старались, изо всех сил. Разумеется, как большинство интеллигентных женщин семидесятых годов, они не умели ни шить, ни вязать, да и вообще бытовая беспомощность считалась признаком аристократизма и высокой духовности.

Помнится, Марина долго и тщательно скрывала от коллег и подруг, что все умеет – и готовить, и печь, и убирать. Может даже скроить и сшить шапку, если вдруг перепадала какая-нибудь шкурка!.. Подруги приняли бы все эти умения с любопытством и легкой брезгливостью – так рассматривают на выставках фотографии «Женщина затерянного африканского племени за самодельным ткацким станком». Однажды такую брезгливость маленькая Марина увидела на лицах бабушки и домработницы Акули, когда ездили заказывать бочки к Степанычу. Обе, и бабушка, и Акуля, явно стеснялись того, что брезгуют нищетой двора, запахами, близостью Степановой телогрейки, но поделать с собой ничего не могли, поэтому хвалили мастерство Степана, который умеет бочки гнуть так, что любо-дорого!

Марина это запомнила навсегда.