Сергей Бондарчук. Его война и мир

Помню, с каким тёплым чувством и радостью от предстоящей встречи летел я к нему в киноэкспедицию на Дон, чтобы сыграть опять же эпизод в картине «Они сражались за Родину».

Бондарчук остался верен себе – всё началось с серьёзной репетиции, хотя монолог у меня небольшой, но текст несколько плакатный, пафосный. А он добивался от меня нужной ему достоверной интонации, рассказывал мне, как он чувствует этого полковника Марченко и что я должен в его небольшом монологе выразить, какое трагическое напряжение в него вложить. А потом я увидел всех актёров, выбранных Сергеем Фёдоровичем на роли главных шолоховских героев…

…Вот я – в окровавленной повязке, преклонивший колено перед алым знаменем, полковник Красной Армии, а вот они – уцелевшие в неравном бою, сохранившие полковое знамя, простые русские солдаты, явленные воочию Василием Шукшиным, Вячеславом Тихоновым, Георгием Бурковым, Юрием Никулиным, Иваном Лапиковым. Хороши ребята! Только Шукшин, кажется, чем-то расстроен или неважно себя чувствует, но играет своего Лопахина так, что глаз не оторвать…

Отвели мне небольшую каюту на том же пароходике, где жила съёмочная группа. А на следующий день, ближе к вечеру, я узнал: Василий умер. Военные дали самолёт, и мы – Бондарчук, Бурков и я – повезли гроб с Шукшиным в Москву. В самолёте висело тягостное молчание, Сергей Фёдорович был просто убит горем – такая неожиданная жуткая утрата. Как сейчас вижу перед собой его мрачно-задумчивое лицо, а в глазах – муку и печаль.

65 лет я снимаюсь в кино, и сводила меня судьба в деле со многими достойными и талантливыми кинорежиссёрами. Но тех, кому могу поклониться до земли, только трое. Такого кино, какое создавали они, по-моему, уже больше никогда не будет.

Первым я назову Александра Петровича Довженко. Его философские высказывания, его поэтические размышления открыли мне, тогда молодому, но уже познавшему театральные искания Мейерхольда актёру, совершенно иной мир. И я устремился в этот мир, полный возвышенных чувств и героико-романтических образов. Именно встреча с Довженко во многом определила мою артистическую судьбу на десятилетия вперёд.

Вторым в свой режиссёрский ряд я ставлю Ивана Александровича Пырьева, темпераментного, боевого, а для актёров – поистине отца родного. В начале 1944 года, в холодных павильонах «Мосфильма» мы снимали лирическую картину «В шесть часов вечера после войны». Поразительно! До Берлина далеко, а Пырьев предвосхищает время – создаёт в фильме День Великой Победы, предугадывает, что этот долгожданный праздник придёт к нам весной, когда фронтовики снимут шинели, и, сверкая боевыми наградами на парадных мундирах, обнимут жён и невест. И озарится огнями салюта майское вечернее небо над Кремлём. Предвидение Большого Художника – так я определяю финал музыкальной мелодрамы «В шесть часов вечера после войны», вышедшей на экраны страны в ноябре 1944 года.

А третьим режиссёром такого же масштаба, такой же самоотдачи, столь же наполненного любовью к народу сердца является для меня Сергей Фёдорович Бондарчук. Взяться за «Войну и мир» – ведь это же подвиг! Толстой – это могущество мысли и слова, и он, режиссёр, обращаясь к великой литературе, как бы вступал в диалог с Толстым, брал на себя смелость передать его могущество посредством языка кино. Грандиозная картина! Как актёр, прежде всего я оцениваю режиссуру Бондарчука в работе с актёрами. И отмечаю: потрясающее мастерство Анатолия Петровича Кторова в роли старого князя Болконского, замечательное попадание в образ дядюшки Александром Борисовым, особенно в сцене, когда дядюшка поёт романс, а потом Наташа пускается в русскую пляску. А как чудесно найдена Наташа! И сам Сергей в роли Пьера – великолепнейшая актёрская работа! Представляю, как трудно ему пришлось: и создавать такую гигантскую киноэпопею, и играть в ней одну из главных сложнейших драматических ролей. Богом данный человек! Я не мифотворец, но, повторяю, я убеждён, что Сергей Фёдорович Бондарчук – Богом данный человек. И кажется мне, он осознавал своё предназначение в земной жизни и нёс его подвижнически просто и достойно.

…После той, так скорбно завершившейся встречи на Дону, мы не виделись несколько лет. Вдруг – звонок по телефону:

– Я приступаю к «Борису Годунову», прошу тебя – сыграй Пимена.

– Разве я тебе когда-нибудь отказывал? – ответил я, а про себя подумал: опять он взвалил на свои плечи ношу тяжелейшую. Прикосновение к Пушкину, тем более к драме «Борис Годунов» – очень непростое дело. Я это знаю не понаслышке.