Сергей Бондарчук. Его война и мир

А он всего лишь подошёл поближе: «Пожалуй, этот разговор преждевременный, и всё же, дайте слово, что ни в какие театральные училища показываться не будете. Я бы очень хотел, чтобы вы учились у меня». И направился на своё председательское место. А я стою на дрожащих ногах и не знаю, что же мне делать: плакать или торжествовать? Ведь ещё аттестат зрелости не получила, а уже фактически студентка. Но восторга не чувствовала, даже немножко приуныла: как же быстро всё свершилось, готовилась преодолевать длинную дистанцию, а вышла в призёры в предварительном забеге; настоящее счастье, когда победа достается трудно, моя же оказалась лёгкой… Тем не менее, я приходила на все отборочные туры: фотопробу, кинопробу, прослушивание по вокалу, пластические этюды – всё по полной программе. Перед вступительными общеобразовательными экзаменами Сергей Фёдорович вызвал меня ещё раз: «Горжусь тобой, Ольга. Молодец. Знала, что принята, но не расслабилась, прошла весь положенный абитуриентский путь». А я тогда подумала: наверное, к моему Мастеру можно будет обратиться как к другу, посоветоваться обо всём.

Все годы учебы я чувствовала зависимость от него, зависимость не от страха или волнения, а от неизменного преклонения перед ним. Он заходил в мастерскую – седой, прекрасный, неотразимый мужчина. Руки у него были очень красивые, а глаза – тёмные, глубокие, и они светились изнутри… Я до сих пор помню, как было трудно долго смотреть в них – от его взгляда могла закружиться голова…

Ещё до начала занятий в мастерской мы, конечно же, были наслышаны о чете Бондарчук – Скобцева. И вот мы увидели их рядом. Чудесная пара, изысканная и очень тепло, как-то по-домашнему интимно поглядывающая друг на друга. Но, на мой взгляд, по внутреннему темпераменту они люди разные. Ирина Константиновна – это нежность и надёжность, и еще такая разумная, немножко рациональная заботливость. А Сергей Фёдорович – это неудержимость и всегда обрушиваемый на нас шквал творчества. Такая контрастность наших мастеров притягивала к себе как магнит, мы буквально считали часы и минуты до встречи с ними.

25 сентября, в день рождения Сергея Фёдоровича, наш курс пригласили на «Мосфильм». Он в это время заканчивал съемки «Бориса Годунова», и нам предложили поздравить его в декорациях Кремлевских палат. Мне, как комсоргу курса, поручили сказать приветственную речь. Накануне мы с мамой всю ночь писали стихи о том, как любим Бондарчука, как счастливы, что учимся у него. И вот под величественными сводами царской Борисовской палаты слово предоставляется мне. Какой же маленькой я вдруг себе показалась, (хотя рост у меня, что называется, модельный)… Как прочла свои вирши, не помню, но, слава богу, не провалилась. Реакцию Сергея Фёдоровича тоже не помню, наверное, он воспринял это с юмором. Мы же преисполнились чувства собственного достоинства: ведь мы теперь, как и все, кто пришёл его чествовать, люди ему не чужие, мы – бондарчуковцы!

Относились мы к нему с бесконечным пиететом, а он к нам – без панибратства, хотя и шутил, и рассказывал разные весёлые истории. Всегда галантен: достанет пачку «Мальборо», (по тем временам – редкость), придвинет красивую пепельницу и обязательно спросит у девочек: «Закурить позволите?» Сергей Фёдорович никогда не подчёркивал своего превосходства. Так общается только по-настоящему незаурядная широкая личность: видит, как трепещут перед ним юные создания, но относится к ним, как к равным, даже более – как к коллегам по совместной будущей работе, как к индивидуальностям. Его трогательность, бережность по отношению к нам раскрепощала и воодушевляла. Сергей Фёдорович и нас учил относиться друг к другу бережно: «Обсуждая работу товарища, надо прежде всего увидеть в ней положительное, сначала сказать друг другу что-то хорошее, а потом уж наводить критику. Пусть талантливого будет полпроцента, а остальные проценты – серенького и ошибочного, помните: вы погружены в творчество, а творчество – всегда праздник». Поэтому на все наши самостоятельные показы, на наши репетиции спектаклей они с Ириной Константиновной приносили букет цветов и ставили в уголочке сцены. Они говорили: «Давайте не будем делать из этого общедоступный праздник, но будем знать: эти цветы – специально для вас. Сегодня у вас праздник, потому что, когда актёр играет на сцене или перед камерой, это и есть его главный праздник». И вот этот их мажорный посыл во мне до сих пор живет. Порой выбьюсь из сил или в жизни возникнут какие-то проблемы – вспоминаю эту вдохновенную мажорность моих педагогов и расправляю плечи, думаю: «Господи! Какая я счастливая: у меня полно работы, я востребована! Потому что, наверное, самый несчастный человек на свете – невостребованный артист».