Новая балетная труппа получила название «Русский балет Монте-Карло». Её первый Сезон — с четырьмя премьерными балетами Баланчина и одним новым балетом Мясина — состоялся в столице Монако весной 1932 года. Затем труппа выступала в парижском Театре Елисейских Полей. По словам Прокофьева (записанным в дневнике от 18 июня), их спектакли «традицию как будто и продолжают, но без творческого дарования Дягилева, — состригают купоны с его последних сезонов». Между тем у полковника де Базиля складываются напряжённые отношения с Баланчиным. Он целенаправленно делает ставку на Мясина, который мог бы в большей степени обеспечить коммерческий успех новой антрепризе и дополнить её репертуар шедеврами дягилевского периода. В своей деятельности де Базиль часто прибегает к интригам и махинациям. Стремление к единовластию приводит его в дальнейшем к полному разрыву с Блюмом, художественным руководителем труппы, в результате чего в 1935 году «Русский балет Монте-Карло» распадается. Вместо него возникают два коллектива — «Русский балет полковника де Базиля» и «Балет Монте-Карло». С этого времени ситуация в балетном мире Западной Европы ещё более усложняется. В 1930-х годах новые труппы появляются и сменяют друг друга с завидным постоянством. Это и «Театр танца Нижинской», и «Балеты 1933» (созданные Баланчиным и Кохно), и «Русский балет Парижа» (при участии Славинского), и «Театр русского балета», и «Балет Леона Войциковского»… Всех не перечесть. А в 1938 году вновь возрождается «Русский балет Монте-Карло», но уже в новом качестве и с новым руководителем — Сергеем Докучаевым (он же Серж Дэнем).
Русские балетные труппы, гастролировавшие в 1930-е годы по всему миру, повсеместно ориентировались на новую форму балетных спектаклей, родившуюся в антрепризе Дягилева. Так называемый «новый балет» оказал решающее влияние на мировую хореографию. Наряду с этим именно русские артисты во многом способствовали сохранению классического танца и развитию национального балета в Англии, США, Латинской Америке и Австралии. Возрождение балетного театра на Западе и невиданный рост его популярности являются в значительной степени заслугой русских трупп, упомянутых выше, но в первую очередь Русских сезонов и антрепризы Дягилева. И поэтому на Западе имя основателя «Русских балетов» не забывают. Уже в первую годовщину со дня его смерти состоялись две ретроспективные выставки, посвящённые главному детищу Дягилева, — в парижской галерее Билье и лондонской галерее Клэридж.
В 1939 году Лифарь организовал в парижском Музее декоративных искусств большую выставку «Русские балеты Дягилева, 1909–1929». По словам Бенуа, её экспозиция, отмеченная «неожиданным великолепием и эффектностью», представляла собой необычайно ценный художественный и документальный материал для характеристики самого Дягилева, «этой исключительной личности» и «гениального выразителя пресловутой славянской души». Мися Серт, автор предисловия к каталогу этой выставки, обращалась к Дягилеву как к живому: «Любовь вдохновляла тебя всю твою жизнь. Она была в тебе как лихорадка, которой ты заражал своих артистов <…> Ты был прав: произведения, рождённые любовью, не погибают. Те, которые сотворила твоя любовь, пережили тебя, продолжая в наших сердцах чудо твоей жизни». А с середины 1950-х годов такие выставки, нередко сопровождавшиеся гала-спектаклями и фестивальными мероприятиями, устраивались регулярно, чуть ли не каждый год. К уже сказанному добавим, что на Западе до сих пор издаётся огромное количество книг о балетной компании Дягилева, его хореографах, артистах и конечно о нём самом.
А что же происходило в СССР? В августе 1929 года ни одна советская газета не откликнулась на кончину Дягилева. Известны только две запоздалые публикации в журналах «Искусство» и «Красная панорама». Ещё можно условно назвать некролог, написанный советским автором Павлом Эттингером для лейпцигского журнала «Чичероне». Имя Дягилева стали забывать, оно появлялось крайне редко на страницах советской прессы. Почти та же картина наблюдалась и в книжных изданиях. Ещё в начале 1960-х годов сотрудники Ленинградского театрального музея были в полной растерянности, когда С. Лифарь задал им при встрече вопрос, какой литературой о Дягилеве музей располагает.