Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

Дело в том, что Боря Довлатов и Леша Герман был хорошо знакомы еще с детства, вместе занимались боксом, а Маргарита Степановна (Мара) – мама Бори – была литературным редактором и работала с отцом Леши, известным ленинградским писателем Юрием Павловичем Германом. Спустя годы именно к нему Маргарита Степановна обращалась за помощью, когда ее сын впервые оказался на скамье подсудимых.

Сережа был младше Бориса на три года.

В детстве они совершенно не были похожи, и лишь с возрастом, по мере пережитого и пройденного, стало проявляться их подобие.

Все закончилось в 1990-ом году – сначала не стало Сергея, затем вслед за ним ушел и Боря.

А продолжение описанного выше сна могло быть таким:

– То есть вы мне предлагаете стать двойником Сережи?

– Именно так.

– Надо подумать, – проговорил Борис, но было видно, что внутренне решение он уже принял.

– А вы подумайте, подумайте, Борис, мы плохого не предложим, – пропел «добрый следователь». – Я правильно говорю, товарищи? – обратился он к консилиуму.

– Конечно! Да тут и спора нет! Разумеется! Только хорошее! – донеслось с мест.

– Для еврея, да еще и в таком положении, в каком вы находитесь, другого выбора просто нет, – неожиданно громко, словно проснулся, заключил, как отрезал, сартроподобный и с грохотом захлопнул свой блокнот.

– Выбор есть всегда, – Боря медленно поднялся со своего места, потянулся, словно разминал затекшие после долгого сидения члены, сноровисто перегнулся через стол и со словами «например, вот такой» провел хук справа в голову «злого следователя».

– Да ты у меня, падла, на зоне сдохнешь! – неожиданно перешел на фальцет «добрый следователь», соответственно, сразу перестав быть им, то есть, добрым. – Ты меня, сука, еще о пощаде молить будешь!

Сотрудники больницы при этом повскакивали со своих мест, с грохотом опрокидывая стулья, и принялись оказывать первую медицинскую помощь двойнику французского писателя-марксиста, который беспомощно лежал на полу, издавая булькающие звуки впавшего в беспамятство, оглоушенного перед забоем борова.

– Убил, убил меня, гад… – едва мог хрипеть особист, размазывая кровь по лицу.

Глаза его при этом закатились.

Борис меж тем абсолютно спокойно снова сел к столу, обернулся к воображаемому брату, чье присутствие во сне, теперь уже непонятно чьем, было не менее фантасмагоричным, нежели все происшедшее в кабинете главврача, посмотрел на него пристально, будто бы перед ним был объектив кинокамеры, и проговорил с усмешкой:

– Вот я и ответил на твой вопрос, Сережа.

Сережа Мечик

В один из дней октября 1941 года по городу Уфа шел человек в пальто и без головного убора.

На пересечении улиц Гоголя и Коммунистической человек остановился.

Было видно, что он чем-то изрядно раздосадован.

Выражение лица он имел совершенно потерянное, взгляд блуждающий, губы его дрожали. Казалось, что его бьет озноб как при лихорадке.

– Гражданка, – обратился он к проходившей мимо молодой мамаше с коляской, – я пребываю в абсолютно отчаянном положении!

От неожиданности женщина остановилась как вкопанная.

– Что, извините?

– Да-да, я нахожусь в безнадежном положении!

– Что случилось, товарищ?

– У меня украли чемодан, – с трудом выдавил из себя человек в пальто и закрыл лицо ладонями, – в нем вся моя жизнь!

– Жизнь в чемодане?

– Да!

– Даже если это так, во что мне верится с трудом, то убиваться из-за этого не следует, – женщина приготовилась продолжить движение и качнула коляску вперед. – Бывает, не переживайте, вот у моего мужа на первомайской демонстрации украли кошелек с деньгами и партбилет. Последствия были ужасны… Я про партбилет, разумеется.

– Боже, о чем вы говорите! В чемодане были мои рукописи! – человек затрясся, отнял ладони от лица, было видно, что он плачет.

– Рукописи? Вы писатель?

Не сразу, словно обдумывая ответ, он произнес «да», закивал головой и принялся вытирать лицо рукавом пальто.

– И какая же ваша фамилия?

– Климентов.

– Климентов? Нет, не знаю такого писателя.

– А кого вы знаете, позвольте полюбопытствовать?

– Горького знаю, Фадеева, Серафимовича…

– Вы ранили мое сердце, – человек замер на какое-то мгновение, словно именно сейчас он ощутил острую колющую боль от принесенного ему сердечного страдания, затем резко развернулся на каблуках, весьма, следует заметить, нечистых и стоптанных, и начал удаляться по Коммунистической улице в сторону Дома Наркомфина. Однако, сделав не более десяти-пятнадцати шагов, он остановился, вновь развернулся на месте и стремительно подошел к женщине.

– Простите, я хотел бы ущипнуть вашего славного малыша. – В голосе странного человека по фамилии Климентов звучали решительность и смущение одновременно.

– Вы сумасшедший!

– Нисколько…

– А меня, товарищ, вы не хотите ущипнуть?

– Нет, вас не хочу, хочу ущипнуть только вашего малыша, если позволите, потому что в своей безмятежности он не знает, что сейчас идет страшная война, потому что перед ним открыта новая бездна, новый блистающий мир, в который я уже не попаду. Это как прикоснуться к агнцу… понимаете, о чем я?

– Нет, не понимаю и понимать не хочу!