Сергей Дурылин: Самостояние

Заботы о незавершённых делах в Челябинске не оставляют Дурылина. Два года этой ссылки оказались очень плодотворными. У него была интересная, творчески насыщенная работа. Здесь он реализовал себя как учёный-археолог, этнограф. Такого поприща жизнь ему больше не предоставит. Здесь он пережил большой творческий подъём. Удалось многое сделать для науки и написать свои произведения в прозе и поэзии, в литературо-искусствоведении. Признавался, что в Москве ему никогда не удавалось так плодотворно, созидательно поработать. Кроме того, Челябинск дал душевный покой (несмотря на надзор ГПУ). Определилось его жизненное назначение. Он должен заниматься наукой и творчеством. В Москве его тянет в Челябинск. И его там ждут. Он и едет туда летом 1925 года, уже по доброй воле, участвует в раскопках курганов и читает доклады по результатам раскопок, печатает статьи, собирает материал о крестьянских восстаниях и о декабристах в Челябинском крае.

Ирина Алексеевна поехать с ним не могла из-за болезни: у неё обнаружили туберкулёз, и её лечит доктор С. А. Никитин. Дурылин пишет ей часто. «Не могу я жить один — не могу, не хочу, не в силах… В 40 лет как не желать своего угла! А кто его может мне дать, кроме тебя? <…> Как надоело мне бродяжничество, которое я веду вот уже 11 лет — со дня смерти мамы!» Но и на следующее лето она вынуждена была уехать в свою деревню долечиваться после перенесённого туберкулёза.

КОКТЕБЕЛЬ

Сергей Николаевич лето 1926 года проводит в Коктебеле у Волошина[325]. Одновременно с ним приехала Елена Васильевна Гениева с детьми. Годом раньше Евгения Александровна Нерсесова — «самый верный и преданный друг» Гениевой — познакомила Дурылина с Еленой Васильевной. И с этого времени ведёт отсчёт их дружба. В 1925–1927 годах Дурылин трижды в неделю бывал в их доме, давал уроки детям, читал вслух произведения русских классиков, стихи свои и чужие. Он очаровал всю семью. А с Еленой Васильевной у них глубокое духовное родство и взаимопонимание. Они «вскипают разговором» о Тютчеве, К. Леонтьеве, Л. Толстом, B. В. Розанове, Гоголе… В Коктебеле Елена Васильевна следит за здоровьем Сергея Николаевича, режимом питания, приёмом лекарств и сообщает о его состоянии в письмах Ирине Алексеевне.

В Коктебеле собралось много знакомых Дурылина: поэты Андрей Белый, С. М. Соловьёв, В. К. Звягинцева, художник А. П. Остроумова-Лебедева, литературоведы и искусствоведы А. Г. Габричевский, А. А. Сидоров, А. И. Ларионов. На вышке волошинского дома они говорят о русской поэзии, читают стихи, слушают рассказы Волошина о гостившем у него в 1924 году Валерии Брюсове. А. П. Остроумова-Лебедева вспоминает, как мистически ей не дался портрет Брюсова[326]. С. М. Соловьёв донимает Макса своими «католическими зазывами», описывает свой визит в Риме к кардиналу Рамполли. Дурылин вспоминает, как на балконе под серебристыми ветками маслины, «возлежа» на тюфяке и циновке, попивая красное вино с водой и заедая пушистыми персиками, он, А. Г. Габричевский и С. М. Соловьёв вели неспешные беседы и читали стихи. Алексей Алексеевич Сидоров, предавшись воспоминаниям, записал в альбом Сергею Николаевичу стихотворение, которое так и называется: «С. Н. Дурылину».

О, молодость — ты промелькнула гулко
Над зеленеющею новью пар…
…Из Афанасьевского переулка
Мы вышли на Пречистенский бульвар —

Как наше сердце трепетало прежде —

Ты помнишь? Этому шестнадцать лет…
Сегодня сбыться суждено надежде:
Нам отворяет двери Мусагет.

Ты помнишь домик (недалёко Гоголь

Совсем вчера сощурил медный глаз).
Нас влёк туда необоримо строго
Литературной магии соблазн.

Три комнатки квартиры неприметной,

Расписанной под стиль модерн.
Где улыбался нам Эмилий Метнер,
Скептический от теософских скверн;
……………………………………

Не будем приводить здесь всё стихотворение — оно довольно большое. Далее Сидоров вспоминает и студию Крахта на Пресне, и молодых Волошина, Садовского, Эллиса. А заканчивает так:

…Шестнадцать лет! На огненной планете!
Столь многих нет — и мнится чудом мне,
Что мы с тобой у Макса в кабинете
Читаем повести о старине.

Должно быть, это судьбы повелели

И думать радостно, что суждено
В благословенно-горьком Коктебеле
Минувшему быть с будущим — Одно!