Сергей Есенин. Казнь после убийства

Нашего «героя» связывала с П. А. Подашевским не только профессия журналиста, но и совместная служба в «Известиях» в 1918-м и 1920–1922 годах — им было о чем поговорить. Петр Александрович, лет на десять постарше Устинова, представлял для него несомненный авторитет: ездил, плавал и летал по Союзу, выполнял ответственные поручения Совнаркома, нередко бывал за границей, где встречался с представителями Коминтерна. Его смерть 9 декабря 1926 года заставляет о многом поразмыслить. На следующий день «Известия» поместили некролог о своем верном сотруднике, в котором, в частности, сказано: «Его увлечение новым строем было подлинное и крепкое. Ему служил он своим пером не за страх, а за совесть».

Возможно, конечно, смерть Подашевского наступила после «продолжительной болезни», о чем сообщили «Известия». Но уж слишком эта кончина вписывается в общую длинную череду внезапных смертей коминтерновцев после XIV съезда РКП(б). Подмечено: повальный мор в 1926–1927 годах напал на так называемую ленинградскую оппозицию курсу Сталина. В тот послесъездовский период, например, один за другим ушли в небытие сотрудники «Красной газеты» Гарин-Гарфильд, Гусев, Бразуль-Брушковский, Фарфель, Янкелевич и другие.

Теперь, когда в общих контурах портрет Подашевского ясен, заглянем на минутку в его квартиру в Малом Палашевском, 7, но не для того, чтобы поскорбеть о хозяине и посмотреть, как он жил. Есть эмоциональная потребность взглянуть на стены, в которых с 27 (28) декабря 1925 года дрожал предавший поэта Устинов. Может, и не дрожал, а хлестал до бесчувствия водку, а протрезвев, хватался за свежие газеты и узнавал, как он заботился в «Англетере» о «даровитом несмышленыше» Есенине. Наверное, именно сюда, в эту квартиру, сразу же после гибели поэта явился некто, передавший Устинову приказ всемогущего деятеля: помалкивать и никуда не отлучаться. Разумеется, вероятно, было обещано скоро поправить его жилищные, финансовые и партийные дела. Выйти на улицу, не вызывая подозрений, он мог только после похорон Есенина. Почему-то никто из исследователей не обратил внимания на то, что его не видели не только при прощании с телом поэта в Ленинграде, но и в Москве. А ведь официальному «опекуну» Есенина надлежало, сообразуясь с элементарной моралью, стоять в почетном карауле у гроба покойного в Доме печати!

Что заставило его навечно предать свое имя проклятью, не пожалеть репутации и будущего сына Бориса? Глубоко спрятанная к поэту зависть? Долг коммуниста, пусть и временно обиженного, обязанного пресечь любую контрреволюцию, будь то антисоветчина или попытка бегства из СССР? Желание получить очень нужные ему тогда сребреники? Страх, животный, непобедимый страх — вот что, на наш взгляд, явилось движущей внутренней пружиной нравственного падения. Его память наверняка хорошо сохранила кровавые сцены Гражданской войны, особенно те, когда за малейшее неподчинение приказу виновный немедленно карался смертью. Теперь пришла его очередь. Не подчиниться было невозможно: приказ отдавал человек, одно слою которого еще недавно приводило в движение целые армии. Разумеется, требовали помочь Советской власти наказать бежавшего от суда преступника, изменившего идеалам Революции. Не скажешь же темным массам, что их любимец стихийно, под воздействием минутных настроений (с поэтами это часто случается), переметнулся в стан врагов народа. Георгий Феофанович, возглавлявший в «Известиях» отдел «В стане контрреволюции», должен помнить, что возмездие за измену великому пролетарскому делу неотвратимо. Партии лучше знать, что полезно и что вредно для победы коммунизма.

Некто, передавший, как мы полагаем, Устинову приказ «молчать», исполнял поручение Льва Давидовича Троцкого. Организационно-технические детали могли выглядеть иначе (например, Жоржа тайно доставили к «архитектору революции», как любил себя величать диктатор), но существа события это не меняет.

За «Иудушкой Троцким» (выражение Ленина) стояла грандиозная ш кола провокаций. Расправиться с Есениным для него было делом непростым, но и не таким уж премудрым — требовалось лишь основательно подготовить операцию.

В главе «Приказ отдал Троцкий» нашей книги приведено достаточно аргументов, подтверждающих участие «демона революции» в варварском злодеянии. Несогласным с такой точкой зрения оппонентам зададим лишь два вопроса: 1) Кто, кроме Троцкого, мог игнорировать ходатайство Луначарского о необходимости прекратить судебный процесс над Есениным? 2) Почему Троцкий датировал смерть поэта 27-м декабря («Правда», 1926, 19 января), хотя все советские газеты официально называли следующий день?

У Льва Давидовича имелось множество причин выступить главным режиссером трагедии в «Англетере». До каких пор можно терпеть неуправляемого рязанского спесивца, на всех углах кроющего власть (о такой его дерзости писали и говорили Андрей Соболь, Степан Скиталец (Петров), Демьян Бедный и др.), постоянно дискредитирующего пролетарскую поэзию и ее лучших представителей. Пора положить предел шумным скандалам.