Сергей Михалков

Вот такого его, наверное, кроме нас, почти никто не знает — неожиданно откровенного, веселого, по-детски циничного — именно по-детски. В том, что он сказал, не было ни злости, ни грубости. Это бита совершенно наивная реакция, лишенная какой бы то ни было цензуры, и в эту минуту он и не думал о том, что кто-нибудь из этих женщин может его услышать. Он среагировал по-ребячьи — искренне, наивно и мгновенно. Вообще, реакции Михалкова, их точность и скорость абсолютно уникальны. Если перевести эти реакции в спорт, скажем, в бокс, я думаю, он был бы великим боксером

…53 года он прожил с нашей мамой. Было много чего… И были романы, и были увлечения, и были сплетни и звонки анонимные — все было. Были ли у них потом с отцом разговоры? Наверняка Слышал ли я их когда-нибудь? Никогда Они берегли наши души, не втаскивая нас в свои отношения. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы мама мне сказала: с кем ты, с ним или со мной? Или он мне про маму… Никогда! Это было табу. Мудрость матери сумела переработать это в отходы, в фарш. Мама, которая говорила: «Сереженька, какие чудные стихи!»— и это его вдохновляло. При том что он, совершенно спонтанно, не желая ничего дурного, вдруг делал невероятные вещи.

Мамочка начинала писать лирические стихи. «По крутой дорожке горной шел домой барашек черный и на мостике горбатом повстречался с белым братом. Говорит барашек белый…» — пишет мама, ставит двоеточие и идет гулять, обдумывая, что будет дальше. Отец приходит с работы откуда-то, видит на столе эти стихи и за 10 минут — «Говорит барашек белый: «Братец, вот какое дело, тут с тобой нам не пройти…» — и пошло, и в конце — «в этой речке утром рано утонули два барана». Мама приготовилась писать лирические стихи о двух барашках, а тут… Она пришла домой, оба барана утонули, потому что один не уступил место другому! И в этом весь Михалков. Она говорит: «Сережа что ты сделал?!» Он говорит: «А что, Наташенька? По-моему, неплохие стихи получились». — «Но я же про другое писала!» Он говорит: «Ну прости». И это все улетало, и эти стихи оставались такими, потому что он легко-легко, шутя и играя, касался пером, касался крылом своей талантливым жизни, и освящалось это все, и превращалось в прекрасные стихи.

Н. М. Я никогда, папа, я никогда не видел, я не понимал — откуда ты берешь детские стихи? Детей ты терпеть не можешь — ты с нами не общался никогда, не сюсюкал, не играл, никогда внешне в тебе не было никакого такого детского поэта — вот там вокруг него дети сидят, — ты же этого терпеть не можешь.

С. М. Терпеть не могу.