Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

Сергей Орлов любил рыбную ловлю. 9 мая 1945 года я пригласил его поехать порыбачить к отцу в деревню, в устье реки Ковжи. Сергей охотно согласился. Еще до восхода солнца мы поплыли с ним на лодке к Белому озеру. Гребли веслами; я — правою (здоровой), он — левой. На реке было тихо. Подняли снасти, вынули рыбу и возвращались к берегу. Медленно поднимался огненный шар солнца. Вдруг откуда-то издалека до нас донесся крик: «Эй, что вы сидите, кончилась война!» Мы опустили весла, обнялись и заплакали. Так с Сергеем Орловым мы встретили День Победы. Об этом позднее он напишет в своей биографии и откликнется стихотворениями «Поездка в Ковжу» и «9 мая 1945 года».

Все это время Сергей много писал, хотя об этом он никому из друзей не говорил. Лишь изредка, вечерами, в хорошем настроении, он говорил мне: «Хочешь, я стихи тебе почитаю?» И читал, читал выразительно, сосредоточенно, в правой руке держал написанный листок, а левой слегка жестикулировал. Так я услышал тогда стихотворения «Белозерье», «После марша», «Его зарыли в шар земной…», «Вот человек — он искалечен…». Впоследствии я их увидел в книге Орлова «Третья скорость».

Многое из написанного им в тот период в Белозерске не публиковалось при жизни поэта и вышло в свет лишь после его смерти.

В августе 1945 года Сергей Орлов уехал из Белозерска…

БОРИС ПИДЕМСКИЙ Через всю жизнь

Когда на вопрос, с какого года его знал, отвечаю — с 1927-го, я почему-то не ощущаю, как это много. А ведь это — целых пятьдесят лет, или половина календарного века, а для человека две трети жизни. Мы были рядом с Сергеем Орловым три года в детстве, недолго в юности и очень много после войны.

Как бы там ни было, нам обоим в истекшем полувеке хватило времени стать, как говорят, закадычными друзьями, сказал бы больше — родными братьями, хотя не по метрикам и паспортам, поскольку родители были разные. Но наши матери тоже дружили, а Екатерина Яковлевна, мать Сергея, была моей первой учительницей родного русского языка и литературы.

Кстати, мне кажется, врожденный поэтический талант Сергея Орлова, проявившись в детстве, раскрылся в юношеские годы в силу его любви к поэзии, к чудодейственному русскому слову, вложенной, словно драгоценный компас, в добрую светлую душу Сергея руками матери.

Я не знаю, кто из учившихся в Мегринской школе (мы называли ее Мегорской) в те двадцатые — тридцатые годы выходил из нее без любви к художественной литературе России. И сын этой мудрой учительницы, конечно, не мог являться исключением. Наоборот, он имел счастье впитывать богатство русской словесности больше нас.

Часто меня просят рассказать, каким был Орлов в детские годы. А это трудно. Трудно потому, что, хотя я и был на целых три года старше его, все-таки оба мы были детьми и не присматривались к тому (а тем более не запоминали), кто из нас как себя ведет, если не числился среди товарищей каким-либо отпетым озорником. Сергей Орлов в таковых не числился. Мне, наоборот, казалось, что он, будучи и веселым и задорным мальчишкой, излишне, что ли, сдержан в выражении чувств, тише других, как-то по-своему спокойнее. И притом большой книгочей. Представить его в детстве без книжки трудно.

Помню его дошкольником, маленьким, белоголовым, в коротких штанишках, греющимся на весеннем солнышке под открытым уже окном нашей бревенчатой школы, сосредоточенно что-то строящим из вязкой глины и притом никак не реагирующим на уговоры взывающей к нему сестренки Ады: «Гуня, Гунь[2], ну пойдем же, пойдем. Обедать пора; вон и буксир скова барки тянет, пойдем поглядим».

Однако Гунька, он же Сергунька, должно быть, решив закончить дело, не отзывался. Рядом лежал какой-то красочный «Еж» или «Чиж» — из журналов тех лет, припекало солнце, пахло весенней зеленью; с проходившего рядом со школой Белозерского обводного канала слышались шум винтов парохода, требовательные гудки, предлагавшие отвести деревянную лаву (плавучий мост через канал). А у меня, да, наверное, и у товарищей по классу, было ощущение маленькой зависти к дошколенку: «Сидит вот, играет на солнышке, сам себе хозяин, а ты торчи за партой, решай задачки». Почему это запомнилось? Видимо, только потому, что откладываются в памяти нашего детства не только дни событийные, громкие. Вспоминаются, к примеру, дни, когда мы с Сережей, его одногодком Борей Хохряковым, двоюродными братьями Буровыми и Дороничевыми возились в поле за школой с каким-то немудреным сельскохозяйственным инвентарем, который осваивал энтузиаст школьной политехники отчим Сергея — Иван Дмитриевич Шаров; дни, когда мы сажали у школы зеленые аллеи, где каждый запомнил свое дерево на долгие годы.

Когда в семьдесят седьмом году мы проходили с Сергеем на катере мимо затопленного при строительстве Волго-Балта села Мегры, мимо того места, где раньше стояла наша школа и где из воды сейчас торчали черные мокрые стволы — остатки, ставшей уже подводной, аллеи, он тихо, срывающимся от волнения голосом сказал о том, что помнит посаженные им и мною деревья, их он оберегал, пока жил в Мегре.