Сергей Сергеевич Аверинцев

мы окажемся разумнее и с нами этого не произойдет». Вопрос: что думали Кайафа и синедрион, когда осознали, что преследовали не еретика, а Сына Божия. Подумав: «А где, собственно, укажите, сви­детельства того, что они это вообще когда-нибудь осознали?» Легкий смех аудитории, которая вообще очень чуткая, заворожена и свобод­на и послушна одновременно. «Ну попробуем поиграть в интеллек­туальную игру, попробуем представить на минуту, что действительно есть могущественные силы, которые хотят страшно навредить русс­кому народу. Чем бы они занялись? Что бы они стали делать, чтобы само имя русских сделалось глупым и ненавистным?» Он даже не договаривает, потому что говорил это уже много раз, но магия, все понимают, что должно идти дальше, и опять легкое оживление. Это молодые, как они хороши. С ними только не надо заигрывать и не надо их обманывать.

Его останавливают японец, по-видимому для перевода в Японии, другие молодые люди явно с предложениями, он дает свой адрес. Его «держащий» круг — Ирина Ивановна, еще одна дама, Александр Владимирович Софроницкий, его, так сказать, собственники. Аве­ринцев безукоризнен: он садится, залезает на самое тесное место на заднем сиденье, чтобы быть и рядом с Ириной Ивановной и оставить ей лучшее место. У него перевязано горло, Ирина Ивановна как еще более тесная повязка, она во всем и незаменима, собственно, в этом отношении вытеснила жену, жена по хозяйству, везде с Аверинцевым Ирина Ивановна, они и поездки-выезды в Переделкино согласуют, и вот снятие ксероксов, три тома его будут выходить по-итальян­ски. — Он в болезни и в окружении влип как в глину, как в породу и уже своей телесной свободы имеет только ровно столько, сколь­ко ему соблаговолят оставить, и уже не вырваться ему, но ум остает­ся свободным и торжествует над теснотой, наоборот, как бы делает ее самую плотность своей звонкой средой, и болезнь, и кольцо. Он пишет о Мандельштаме. «Я бы мог сказать, как, кажется, говорят в Одессе, что я смеюсь с вас, мне с вас смешно, тем людям, которые не понимают или видят какой-то секрет в том, что Мандельштам после своих стихов о Сталине попал в относительно мягкую ссылку в Во­ронеж». Как раз и надо было сделать вид, что за крамольные стихи о вожде мягкое наказание, почти как провинившемуся школьнику, но после чего Мандельштама уже всегда можно было держать на крючке

383

и сделать с ним что угодно. Жить он после тех стихов уже не мог, и догадка, что якобы Сталин хотел от него восхваляющих стихов, ис­кусственная. Я слушая соглашаюсь: Сталину что был Мандельштам, ему могли сочинить стихи и другие; сейчас же, когда это пишу, уже не под непосредственным обаянием Аверинцева, сидевшего за мной в машине, я думаю, не то что он неправ, а дело как бы не в этом; он говорит о Мандельштаме то, что сплетается с его, аверинцевской жизнью, другой бы увидел другое, конечно. Тема этой статьи о Ман­дельштаме, которую он пишет, — religio poetae.

Собственно, он в гробу и спеленат и не может шевельнуться и из гроба голос, свободный как никогда. Я ему рассказал про розановский крест и что этот крест теперь мой. «А что, теперь еще можно добыть деревянный крест», спросила Ирина Ивановна.

Доброхотов меня в университете спросил, не я ли тоже по душу преследуемого вдоль коридора, как лань, Аверинцева, — меня, ко­торый вот уже несколько лет, после того, как он не нашел у себя верстку Паламы, навсегда зарекся что бы то ни было у него просить, спрашивать для себя.

Я ехал с Аверинцевым и Софроницкой как ватный, убитый, когда покупал на 9 рублей овощей в магазине около аверинцевского дома, был в себе как в маске.

22.2.1989. Едем с Валерием Савреем. Факультетские профессора переназначают свои курсы на часы Аверинцева, четверг с 16.55, и обещают незачет всем, кто будет ходить не к ним.

23.2.1989, четверг. Днем Аверинцев несколько раз мне звонил, предполагалось, что мы с ним поедем в университет, заехав к Софро­ницким, «господа Софроницкие». Они однако сами нанимают такси и заедут за ним. «Всего больше мне хотелось бы поговорить с тобой, но живи не как хочется, и т.д.» Аверинцев рассказал о том, как он говорил о Флоренском в Курчатовском институте, за деньги, во втор­ник; я не был.

4.4.1989. Выписка из протокола общего собрания научного кол­лектива Института философии АН СССР от 4 апреля 1989 г. На учете в Институте философии АН СССР — 325 научных сотрудников. На собрании присутствуют 210 научных сотрудников. СЛУШАЛИ: о

384

поддержании собранием научного коллектива кандидатов в народ­ные депутаты СССР от Академии Наук СССР, выдвинутых в различ­ных институтах АН СССР. ПОСТАНОВИЛИ: поддержать кандида­тов в народные депутаты от Академии Наук СССР:

1. Сахаров Андрей Дмитриевич, академик (4 против, 4 возд.)

2. Сагдеев Роальд Зиннурович, академик (6 против, 4 возд.)

3. Шаталин Станислав Сергеевич, академик (6 против, 11 возд.)

4.  Абелев Георгий Израилевич, чл.-корр. АН СССР (23 против, 24 возд.)

5.  Аверинцев Сергей Сергеевич, чл.-корр. АН СССР (7 против, 13 возд.)