Сергей Сергеевич Аверинцев

7.10.1989. Аверинцев приехал из Дарема, Durham, Dunholm, Dunelmus — города, где гробницы трех святых. Он стал шовинистом Дарема и в Лондоне говорил: But we in Durham have it another way. Он читал русскую поэзию, славистам по-русски, другим и по-англий­ски. Написал сам стихи о Дареме, которые там же были прилично переведены и напечатаны. Его шокировало, что отлетность Ман­дельштама хотят всё время понимать, сбиваясь на компьютерный перебор клавиш. Аверинцев тоже привез себе компьютер, за 400 долларов, у нас он 20 тысяч не меньше; по дороге у него пропала, на Аэрофлоте бандитизм, сумка с лучшими книгами; книги, которые он посылал по почте, тоже пропадали; он послал в Англии свой паспорт для оформления визы, и он пропал; английская почта объявила ему, что паспорт украден; удивительно, что посольство дало за 30 минут новый. Студенты щекочут студенток, разговаривая с тьюторами, но­чью играют громкую музыку до двух и трех, Аверинцев просит

387

потише через бурсара, они обещают, тише не делают. Старики красивы, молодые в Англии нет. Куда все катится.

18.10.1989. Заезжаю в «Украину» за Витторио Страда, изящной рыбкой, крупной, учтивой, и его Кларой [...] Пришел — я за ним съездил — Аверинцев. Обо мне: я из самых близких ему, самых нуж­ных, самых талантливых, улучшаюсь с годами, когда с другими про­исходит наоборот. Как и он, держусь вне оптимизма и пессимизма. О Страда: один мой друг, который с ним работал, отзывался так: Стра­да? Умен, но не так умен, как сам о себе думает; талантлив, но не так талантлив, как сам думает; суховат, держится замкнуто, за всё время работы с ним ни разу не выпили вместе чашечку кофе. О Давыдове: пустота, тревожная и потому шумная. О Лондоне: здания, стоящие там рядом друг с другом, как бы не знают друг о друге. Центр города безобразен, новые железобетонные постройки притеснили старые храмы. О Михаиле Эпштейне: поверхностно, легкомысленно. О Седаковой: возразил Ире и в свидетельство достоинства Седаковой прочел ее стихи. «Ну и что, что хороших стихов у нее мало; и этого малого для поэта уже достаточно».

Рената устроила роскошный пир, с курами, вином, арбузом. Аве­ринцев стал читать свои стихи, Страда внимательно слушал, но ему как-то не хватало возможности еще и прочесть. Просил для своих изданий, у него их не только журнал «Russia/Россия».

27.10.1989. Звонил Саврей, торжественно: меня приглашают на кафедру истории и теории культуры философского факультета МГУ, под Иванова. Туда идет на полставки Аверинцев, будет вести там лабораторию по культуре Востока и Запада, т.е. зародыш будущего Международного института истории и теории культуры с центром в Москве. Иванов, Мелетинский, А.Я.Гуревич, Гаспаров, Кнабе, Соколов. Но не все генералы, должны быть и солдаты в армии. Это Брагинская и я, молодые ученые. Это ложь, и я не пойду. К Пани­ну с документами на подпись... Свобода меня избаловала. Разве что Аверинцев пригласил бы меня в свою лабораторию. Но ведь не пригласил, а время у него было, со вторника. Я остаюсь в Институте философии, ради названия. Приглашение опоздало на 25 лет. Как я хотел тогда к Лосеву, Зализняку, Иванову, Аверинцеву, Топорову. Теперь уже нет.

388

3.11.1989. Вечером Аверинцев долго говорил, читал об античнос­ти, с музыкальными умиротворительными паузами и показыванием античных осколков и копий Цветаевского музея. Говорил взволно­ванно, живо о полисной демократии, достоинстве, малых размерах, гордости, хитрости, пронырливости греков, риторике, войне и слове как главных занятиях. Были моменты настоящего волнения. Он уга­дывается в детской захватывающей торжественности, когда говорит о спартанцах с их репликой о стрелах, затмевающих солнце, и о том победителе на конкурсе, который потом проплясал свою невесту и сказал, что ему наплевать. Сколько мудрости, сколько музыки в нём. — Но тем самым он требует внимания, уважительности, «послу­шайте, раз я говорю», чего я никогда бы не смог. Всё у него завязано в один узел с ним самим и с его позой в мире, позой великого чело­века. Он так давно и крупно запущен и иначе не мог бы. Сравниваю с собой. Я сам знаю, когда что-то есть, узнаю эти минуты. И — всё. С теми минутами всё уходит, не ищи, не свищи. Нигде ничто никак не накапливается. В бескрайней безвозвратной пустоте нагрета ка­пелька, пылинка. И всё.

10.11.1989. С детьми. Аверинцевы увлечены жизнью, они поедут в Грецию, в Италию, в Шевтон.

19.11.1989. У Аверинцевых. Мудрец сказал мне: не нужно думать о расправе. Ее многие хотят, от усталости, от нетерпения. Не надо подавать им в помощь даже нашу мысль. — Он не хочет писать о Средневековье, пусть Майоров («беда главная в том, что он прос­то не умеет этого делать»). «Что, мне кажется, нужно сейчас в этой стране, так это на всех уровнях от академического до самого попу­лярного толковать Писание.» Он хочет быть библеистом, даже целой библейской академией, «хотя какой из меня библеист». Саврей мне дал распечатку некоторых его лекций. Сочно, свежо.