Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Еще в раннем детстве моем приходилось мне слышать жуткие рассказы о страшных проявлениях власти силы нечистой над людьми, поработившими волю свою служению греху и диаволу. Память моя еще и до дней моих, склоняющихся теперь к своему закату, хранит в тайниках своих воспоминания тех впечатлений, которые отразились в ней под влиянием моей старушки няни и тех Божиих старушек, для которых еще так сравнительно недавно были открыты двери «девичьих», и даже «детских», старинных русских дворянских домов, не порывавших тогда своей вековечной связи с многомильонной серой толпой простолюдина, с его простой бесхитростной детской верой. Какие только тайны міра невидимого не были открыты этой вере, чего только не было из того, потустороннего, міра доступно зрению этих «младенцев!...» Кто из нас, православных русских людей, какого бы он ни был звания или состояния, не ознакомился в годы зарождающегося сознания с тем таинственным, полным чудес и вместе страшным невидимым міром, где действовали и работали на погибель православной душе силы нечистые? Кто не помнит всех этих, олицетворенных верою, а по мудрости века сего — фантазией русского простолюдина, леших, водяных, домовых и их приспешников и рабов из рода людского — колдунов, ведьм и всей им подобной нечистой собратии? Чье детское сердечишко не трепетало в вечернем сумраке сгущающейся осенней или зимней ночи, озаренной трепетным сиянием одинокой лампады, от этих страшных историй?.. И как оно им верило! Как билось оно от жуткого волнения — разорваться, казалось, могло бы оно, если бы не спокойная и торжествующая уверенность старушки няни, что питомцу ее и слушателю нечего бояться, так как доступ к нему силы вражьей прегражден и его Ангелом-Хранителем, и его детски чистой душой, и ее молитвами, и, наконец, всей той неисчислимой благодатью, которой в виде Крещенской святой воды, Афонского ладонцу, святого маслица от мощей Божьих угодников и всякой другой святыни была полна ее божничка, мерцающая огоньком неугасимой лампады. Да и могло ли детское сердце, чуткое ко всякой правде, не верить этим рассказам, когда и сама няня и другие ее собеседницы и рассказчицы в них были уверены еще больше своего маленького слушателя, а некоторые из них даже и сами бывали на полусмерть перепуганными свидетельницами того, о чем повествовали?

Верил и я тому ото всего своего детского сердца, пока дух времени, дух всяческого скептицизма не заглушил было в нем совсем всякой веры в то, что «умные» люди называют сверхъестественным, что обозвали они «бабьими сказками и бреднями» и чему они строго-настрого приказали не верить, пригрозив позорной кличкой «дикого обскуранта», а в худшем случае и сумасшедшего. И пришлось мне подчиняться приказу «умных» людей и надолго на место детской своей веры в мір духовный поставить иную веру в иных богов и в иных кумиров, которым поклонялись и сами «умные» люди: и то сказать, кому была охота в век прогресса прослыть «обскурантом»?

Счет потерял я за время своей так называемой сознательной жизни всем этим кумирам и богам, которых за прожитые дни мои воздвигало, повергало и вновь воздвигало умное человечество, пока, к душевному своему томлению и разочарованию, не убедился я, что и конца не предвидится этим бесконечным сменам богов, и пока не признал, Божьей милостью, той истины, что тайны Свои Творец утаил от премудрых и открыл младенцам.

Но какой борьбы душевной стоили мне и разочарования мои, и обретение той вожделенной истины, которая так просто была дана и так просто воспринята «буими» міра в Православной вере, ее Священном Писании, Предании и Житиях Божьих угодников.

Помнится мне из времени этой тяжелой борьбы сердца моего, упорно отказывавшегося удовлетворяться одной материей, которую на место жизни духа стремилось поставить «освободительное» движение «великих» реформ шестидесятых и последующих годов, — помнится мне, что впервые резким разладом показалось мне, что в то самое время, когда весь духовный мір подвергся осмеянию и поруганию, а затем и отрицанию, «умные» люди, стоявшие во главе общественного движения, каким-то совершенно непонятным логическим скачком перескочили от «превращения видов», «клеточек и протоплазмы» в ту самую область, которую сами же они подвергли остракизму: материализм подал руку спиритизму, и «умные» люди сочли возможным соединить это несоединимое в общую кашу, скушали эту кашку, ложки обтерли и сказали — спасибо. Чья-то властная незримая рука бросила самый цвет образованного общества, и даже профессоров, к вертящимся столам, блюдечкам и обратила вчерашних отчаянных материалистов в сегодняшних материализаторов невидимых духов.