Серьёзная игра

— Все прекрасно. Последнее злодейское убийство записано в тысяча восемьсот двадцать третьем году. Последнее убийство вообще было в тысяча восемьсот девяносто шестом году, но и то, полагают, несчастный случай. Кражи случаются раз в четыре года, мелкие — немного чаще. Только любодеяние цветет пышным цветом в здешнем приходе, как и во всех других; что ж, так даже легче, крестины и свадьбу справляют заодно. Да что же это мы! К чему церемонии! Не такой уж я старик. Студент выпуска восемьдесят первого года. Ваше здоровье!

— Спасибо! Ваше здоровье!

Несколько дней спустя от Альмы Линдгрен пришел ответ.

«…Мой маленький Рагнар совсем меня позабудет. Но я не могу вмешиваться. Тебе и твоему отцу виднее. Устраивайте все, как знаете…»

* * *

В сентябре он вернулся в Стокгольм.

В первый же вечер по его приезде к нему пришла Дагмар и, не успев еще войти в дверь, разразилась неудержимым безутешным плачем.

— Деточка… Ну что с тобой?.. Что случилось? Она все рыдала, рыдала.

Наконец она успокоилась настолько, что уже могла говорить.

— Мачеха что-то прослышала про нас. И тут же насплетничала отцу. Не из низости, она не низкая, просто она не может без сплетен. Папа пришел в ярость, вызвал меня к себе. Сначала я думала отпереться, но мне сделалось так стыдно, так скверно, я почувствовала, что не могу… И я ему сказала.

— Что же ты ему сказала?

— Что мы тайно помолвлены.

Он молчал. Она молчала тоже.

— Да! — выговорила она наконец. — А что же, по-твоему, мне было сказать?

— О… о, конечно… Конечно, тебе больше нечего было сказать… Ну, и что же твой отец?

— Сначала он обозвал меня потаскухой, и как только не обзывал. А потом успокоился и сказал, что, если мы поженимся, он будет давать нам по две тысячи в год. О тебе он не сказал ни одного худого слова.

…Он стоял у окна, заложив руки за спину и уставясь в сентябрьские сумерки. «Тайно помолвлены». Одинокая звезда робко мигала на бледном осеннем вечереющем небе. Итак — он тайно помолвлен. Неожиданная новость…

Она обвила рукой его шею и шепнула ему в ухо:

— Неужели же тебе никак-никак невозможно жениться?

— Да, мне это кажется невозможно.

Она отпустила его шею. Оба молчали. Он все смотрел и смотрел в густеющую синь.

Вдруг он услышал у себя за спиной всхлипыванья. Она бросилась ничком на постель и рыдала, рыдала.

Он подошел к ней и взял ее лицо в ладони.

— Не плачь, — сказал он. — Ну, не плачь! Попытаемся сделать невозможное.

…И губы их слились в долгом поцелуе.

Два дня спустя Арвид Шернблум, облаченный в сюртук, звонил у дверей директора Ранделя.

Дагмар встретила его в передней. Его визита ждали.

В большой гостиной его приняла фру Хильма Рандель, вторая жена директора Якоба Ранделя.

Несколько лет назад у нее было другое имя и другой муж. Но как только директор Рандель овдовел, она тотчас потребовала у мужа развода и сделалась фру Рандель. Теперь ей было слегка за сорок, и ее округлые формы могли еще впечатлять. Ее видели на всех премьерах, с супругом и без оного, и почти на всех сколько-нибудь важных приемах, а раза два в печати даже отмечали достоинства ее туалета. То были счастливейшие минуты ее жизни.

Она была бездетна.

Фру Рандель одарила господина Шернблума нежной, материнской, и вместе слегка двусмысленной улыбкой.

— О, — сказала она, — Дагмар нас предупредила, что вы будете. Муж вас ждет в кабинете. Сюда, пожалуйте!

Она прошла вперед, указывая дорогу.

— Якоб! — крикнула она. — Я-а-коб!

Директор Рандель уже стоял в дверях:

— А, господин Шернблум. Милости прошу. Дагмар мне уже рассказала, что к чему. Не желаете ли стаканчик пуншу?

— Благодарствую.

Директор Рандель был мужчина за шестьдесят, почтенную рыжеватую бородку украшала слева белая прядь. Голова была седая.

— Так-так, — говорил он. — Вы, стало быть, газетчик. В наши времена газетчикам приходилось совсем туго, нынче полегчало. И все же… Н-да… две тысячи четыреста в год, да мои две тысячи, итого четыре тысячи четыреста, не разживешься. Но смолоду можно жить и поскромней… Отбросим, однако, для начала церемонии. Называй меня «отец». Твое здоровье.

— Ваше здоровье, отец.

— Будь здоров. У твоей газеты дела неплохи?

— Да так себе.

— Я как-то на одном обеде видел Донкера. Предлагал мне купить ваших акций.

— Признаюсь, я в затрудненье, — ответил Арвид. — Как сотрудник газеты я должен такую покупку одобрить. Но как ваш будущий зять обязан вам отсоветовать!

— Эх-ма! Да мне и не на что их покупать-то! У меня ни эре за душой! Скверные времена. Но погоди-ка, сейчас я покажу тебе картину, которую купил несколько месяцев назад в Париже.

Он включил, электрическую лампу и продемонстрировал Арвиду висящую над диваном грубо и банально писанную «обнаженную натуру».

— А? Какова? Прелесть! Работа известного мастера.

— Еще бы…

— Не хочешь ли взглянуть на мои ордена? — предложил директор Рандель.

Он подошел к шифоньеру и выдвинул небольшой ящичек.