Серое небо асфальта

— Я сейчас, извините!.. — прервав словоохотливую, а… скорее всего уставшую молчать бабушку, он вскочил со стула и кинулся в кухню… — Ты чего тут копаешься? Иди, — Дима выхватил нож из рук Виктора, — я дочищу твою картошку, а ты пока мать подмой что ли, она ведь с утра одна!

— Не с утра, а всего лишь три часа, и сухая, что твой желудок, я ведь проверил, пока ты по стенам шарил взглядом, словно в музее. Ну и… сколько тараканов насчитал? — Витя добро усмехнулся. — Ты привыкай, она тебе наговорит… Нет, насчёт родни — всё правда, служил какой-то пращур коллежским советником, но по поводу её физиологического состояния… — он покачал головой, — такое впечатление, что придёшь однажды, а она захлебнулась.

— А что, такого не может случиться? — Дима спросил так, для проформы, ему не очень-то было интересен процесс ухода за лежачими старушками, но он спросил, чувствуя нутром, что это почему-то важно для Виктора.

— Нет, конечно, она ведь лежит на утке, а утка вмонтирована в матрас и сетку, так, чтобы не мешать валяться на ней; мне даже не нужно открывать одеяло, чтобы достать утку, я просто вытаскиваю её из кронштейна под панцирной сеткой… — он радостно ощерился, ожидая похвалы своему инженерному гению.

"Бабка на сетке, утка на ветке, в утке — то, что имеет некий смысл… Сказка ложь, но в ней намёк!" — думал Дима и смотрел осмысленным взглядом на Витю, оказывается ещё и инженера, ни бельмеса не понимая из того, что тот говорит, а вернее, не слыша.

— На… отнеси ей… — Виктор подал поднос, заставленный нехитрой снедью, только что вынутой из консервных банок, — и налей вот эту рюмку, — он ткнул пальцем… — Попросит ещё, не наливай, нельзя! А я картошку поставлю жариться и подойду.

Увидев поднос с закуской и рюмочку жёлтого алкоголя, старушка зажмурила глазки и, жуя губами, почти соединила подбородок с носом в предвкушении наслаждения. Подняв рюмку и посмотрев на свет… медленно поднесла к щели под носом и, смакуя, втянула внутрь сорокаградусную жидкость.

— А-а-а… — выдохнула она и откинулась на подушки… Её глаза медленно приоткрылись, лучащиеся благодушием, и один подмигнул, наблюдающему за ним Димке. — Вот оно — счастье! С годами начинаешь ценить миг! — она зашевелилась, нависла над подносом и погрузила ложку в кильку с томатом…

Прожевав первую порцию, тихонько запела:

— Есть только миг, между прошлым и будущим…

"Витя, кажется, пел мне эту песню уже! Спелась видать семейка!" — Димка усмехнулся, про себя, и вслух подпел старушке: — Именно он называется жизнь!

Ещё одна ложка отправилась вслед за первой, но бабуля, не смущаясь, продолжила разглагольствовать, возможно, ей так было легче жевать:

— Знаете Митя, почему мой сын взял себе псевдоним — Дали?

— Он считает себя, его Альтер эго! — пожал плечами Дима. — А я не собираюсь ему в этом мешать!

— Это понятно, — махнул ложкой бабец, — это мелочи, эпатаж, он стойкий врун!

— То есть? — Димка не понял определения.

— Стойкий врун — это тот, кто сам верит в своё враньё!

Килька кончилась, и кусочек хлеба облизал края блюдца.

— Не плохо! — усмехнулся Дима. — Хотя, все мы со странностями!

— Со странностями — пусть, вот с глупостью, как быть, если мы все, да ещё с таким огромным грузом кривды, глупы на радость Злу! — мутные глаза старушки вдруг метнули молнии и показались прозрачными, словно синий родник. — А ну, налей-ка мне, сынок!..

— Извините Амалия Венедиктова, не велели! — Дима виновато поднял плечи… Он вдруг вспомнил, где слышал похожее имя, чему и удивился, когда пришёл, причём в связи со сказанным о нечистотах. "Республика Шкид" — фильм про первые детдомы. Амалия Вонитовна — звали кастеляншу, а мальчишки прозвали её американской вонючкой! — "Занятно" — незаметно вздохнув, он продолжил прослушивание разговорившейся затворницы.

— Не велели? Ну-ну! Эй ты, опойка, а ну иди сюда, — крикнула она громче, чтобы быть услышанной в кухне. — Ты что это, мне, столбовой дворянке, не велишь наливать? — зашипела она, когда Витя явился на зов. — Хочешь, чтобы превратилась во Владычицу Морскую?

— Нет, мама, упаси Господь! — Виктор кивнул… — Насыпай всем Митрич, картошка готова.

"Достал, своим Митричем, ещё раз скажет, взорвусь!" — Дима выстроил три рюмки шеренгой и наполнил.

— Не называй его Митрич, ему не идёт это имя, а меня от него попросту передёргивает, ещё раз так скажешь — взорвусь! — проскрипела бабуля, а Димка испугался:

"Чёрти что!"

Весь ритуал поглощения перцовки повторился, словно в зеркале, только вместо кильки уже была сайра. Разговор о счастье тоже не отличался разнообразием, но привёл таки к тому месту, где почти становилось интересно, а Дима, несколько ранее, своим отказом налить, чуть не перевёл его в другое русло.

— Глупость самый дорогой товар, что ни говори! — шамкала бабка.

— А не глупость, что дешёвый? — скривился Витя.

— ……….. — Дима промолчал, он ещё только слушал.

— Нет, "не глупость" труднее определить, у одних она лезет отовсюду, начиная казаться глупостью, у других спрятана так глубоко, что разобраться трудно, — мать взглянула на сына, потом на бутылку.