Серое небо асфальта

Когда появился маленький Сенечка, солнце вообще перестало уходить за горизонт и прятаться в облаках, оно светило круглые сутки, даже ночью, освещая мягким светом жёлтого ночника, днище комнаты… и поселившись, казалось, в душе Гриши навсегда! Он всей внутренностью ощущал в себе его лучи — яркими вспышками безмерного счастья, а жена Надя смотрела на него взглядом с поволокой, и он бежал греть молоко… хватал Сенечку на руки и пел ему песни Юрия Антонова, тихонько пел, раскачиваясь телом и головой, и глупо так… улыбался… нетерпеливо поглядывая на супругу…

В выходные дни семья набивалась в подержанную "тройку" и катила в лес или на реку… жарила шашлыки, загорала, смеялась и счастливилась до самого полного сыта…

Сеньке исполнилось три годика, когда Надя захотела работать! Может, и не захотела бы, но друг семьи, открыв фирму, успел за успехом и предложил ей место секретаря.

Гриша долго морщился, пока она доказывала ему всю выгоду дружеского предложения, но, в конце концов, уступил, — деньги, даже у простого люда, лишними не бывают!

— Сенечка пошёл в ясли, Юля в шестой класс, а родители разбежались по общим заботам!

Наде нравилась новая работа: презентации, банкеты, юбилеи, рестораны… оказывается ещё существовали, и она, оказывается, могла вполне сносно жить, а не существовать! Это, на элементарных примерах, ей объяснил заместитель генерального; он был сама элегантность… ему так шёл смокинг… и когда смокинг небрежно упал на спинку стула, она увидела, как высоко вздымается накачанная грудь под белой батистовой рубахой, как тонок стан затянутый блестящим шёлковым кушаком!

Она стала приходить поздно, отводя глаза от настойчивого взгляда мужа и Юли. Её начал раздражать исходящий от него запах старенького автомобиля, не всегда чистые — ногти и рукти, а он всё чаще покупал трёх литровую банку пива и коротал вечера в её компании, свалив все заботы о маленьком Сенечке — на дочь.

Подошла очередь на трёх комнатную квартиру в новом, только что сданном в эксплуатацию доме (постаралась его мать — начальник цеха) и долго беззлобно друзья материли лифтёрскую службу, таская мебель на четырнадцатый этаж.

Он не успел закончить ремонт в новой квартире, даже застеклить балкон! Квартира не смогла склеить треснувшую жизнь, и она потекла по-старому…

Гриша оставил всё семье и перебрался к родителям!

Пиво уже не могло заглушить боль и ретировалось в тень, уступив место более крепким напиткам, но и тем никак не удавалось её утопить, сколько бы не топилось… и она — боль — стала мутировать… Он уже не понимал, где болит и почему, думая по привычке, что из-за семьи… всё более депрессируя по утрам в мутной безысходности похмелья…

Словно нарочно, вскоре, мать теряет работу, болея тем же недугом, видимо наследственным; отец так же срывается с вшитой "торпеды"… и семья — все, как один, дружно бросается уже не в зелёные, а чёрные объятия Бахуса!

Пять лет убийственно однообразной романтики: пенсия — водка — помойка — водка — пенсия… подорвали здоровье пожилых родителей, и они оставили его один на один с квартирой, жизнью и совестью; Петя Коклюшков — старый, испытанный спиртовым градусом товарищ, решил поддержать друга в трудный час и переехал к нему на вечный постой, а из села, мгновенно, нарисовалась двоюродная сестра… Да так и осталась… Стало чище, уютнее, запахло гороховым супом и домом… Сестра не пила! Она долго и настойчиво пыталась увещеваниями излечить братика Гришу, но однажды он всерьёз пригрозил, что выгонит… "к чертям собачьим"… и ей пришлось угомониться в ожидании неотвратимо грядущего перста судьбы… Сестра была не дура!

— Вот и перст! — Гриша открыл глаза, поезд, ужасно скрипя, норовил остановиться на каком-то полустанке… — Перст! — он поднял вверх средний палец и тут же спрятал в кулак, испугавшись, что попутчики могут понять его превратно.

ГЛАВА 31

Старая, с остро выступающими рёбрами — досками, наложенными внахлёст друг на дружку, не единожды крашенная лодка, чернела тёмным бугристым от старой смолы боком, под спускавшимися к самой воде тонкими ветвями плаксы, словно пряталась…

Держась рукой за ивовую ветку, чтобы лодку не снесло, он курил… одну за одной… почему-то папиросы Север и вспоминал: что именно такими же гадкими на вкус они были в туалете пионерского лагеря, где он с пацанами прятался от грозного вожатого — бывшего ефрейтора — пограничника, который чуть что, сразу дубасил их ребром ладони по шее, показывая неизвестное ещё тогда массе советских детей — карате. Главное — всю смену он закрывал глаза на подростковые забавы и игру во взрослых, а значит свободных, но когда до конца оставалась неделя, заявил: что не потерпит вопиющего безобразия и привезёт мамочкам их чад — здоровенькими и послушными.

Река мерно бежала на юг, умывая кончики ветвей ивы, и журчала за кормой давно избитой песенкой течений…