Все башни выглядели одинаково, и все студии выглядели одинаково, по-моему, я выбрал самую пустую, самую тихую и самую голую из них, в самой безликой многоэтажке, так я хотя бы мог быть уверен, что мой переезд пройдет незамеченным и не вызовет никаких комментариев – равно как и моя кончина. Соседи, в большинстве своем китайцы, будут вежливы и нейтральны. Из окон зачем-то открывался бескрайний вид на южные пригороды, вдалеке виднелся Масси и, вероятно, Корбей-Эссон; впрочем, какая разница, на окнах были жалюзи, и я наметил на следующий же день после переезда опустить их раз и навсегда. Кроме того, там имелся мусоропровод, чем, собственно, я и прельстился; при наличии мусоропровода, с одной стороны, и нового сервиса доставки еды, запущенного
Отъезд из отеля «Меркюр» дался мне на удивление тяжело, особенно из-за юной Одри, которая чуть не плакала, но что я мог поделать; если она переживает по такому поводу, ей в жизни придется несладко, ей сейчас лет двадцать пять самое большее, но все-таки пора уже черстветь. В общем, я поцеловал ее, один раз, потом два, потом четыре, она самозабвенно отвечала на мои поцелуи и даже мимолетно приобняла меня, ну и хватит, мое такси уже подъехало к дверям отеля.
Переезд особых хлопот мне не доставил, я быстро купил мебель, переоформил абонемент на декодер
Ближе к середине октября мне стали надоедать кулинарные программы, пусть и отлично сделанные, что и положило начало моей деградации. Я заставил себя увлечься ток-шоу на остросоциальные темы, но это был краткий и безотрадный опыт: крайний конформизм выступающих, прискорбное единообразие их приступов негодования и восторгов приняли такой размах, что теперь я мог предугадать, что они скажут не только в общих чертах, но даже в деталях, чуть ли не дословно; комментаторы и эксперты шли сплошной чередой, этакие никчемные европейские марионетки, одни кретины сменяли других кретинов, рассыпаясь в похвалах глубине и высоконравственности позиций собеседника, да я мог бы сам написать им диалоги, в конце концов я навсегда выключил телевизор; я бы совсем приуныл, если бы мне достало сил смотреть их и впредь.
Уже давно я намеревался прочесть «Волшебную гору» Томаса Манна, что-то мне подсказывало, что это безрадостная книга, но она тем более уместна была в моей ситуации, и вот, судя по всему, ее время пришло. Итак, поначалу я погрузился в чтение с восторгом, постепенно уступавшим место недоумению. Даже при том, что масштаб и задачи этого произведения неизмеримо выше, глубинный его смысл сводится, по сути, к «Смерти в Венеции». Под стать старому дурню Гете (немецкий гуманист средиземноморской направленности, один из самых мрачных зануд мировой литературы), под стать собственному герою Ашенбаху (впрочем, гораздо более симпатичному), Томас Манн, сам Томас Манн, и тут уже не до шуток, тоже не удержался и подпал под обаяние молодости и красоты, поставив их в конечном счете превыше всего, превыше всех интеллектуальных и нравственных качеств, и кончил тем, что стал отвратительно и бесстыдно угодничать перед молодостью и красотой. Таким образом, мировая культура в своей совокупности оказалась ни к чему, мировая культура не несет никакого морального превосходства, никакого преимущества, ибо в те же годы, точно в те же годы, Марсель Пруст с замечательной откровенностью написал в финале «Обретенного времени», что не только светские, но даже дружеские отношения ничего значимого в себе не заключают, что это просто пустая трата времени и писатель нуждается вовсе не в интеллектуальных беседах, как полагают в свете, а в «легкомысленных связях с девушками в цвету». На данном этапе рассуждений я склонен настаивать на замене «девушек в цвету» на «пездышек в соку»; мне кажется, это способствовало бы повышению внятности данной дискуссии, никак не повредив при этом ее поэтичности (что может быть красивее и поэтичнее увлажняющейся пизды? Прошу вас хорошенько подумать, прежде чем дать мне ответ. Может, дерзновенно взметнувшийся хуй? Что ж, это не лишено смысла. Все зависит, как и многое в этом мире, от нашего взгляда на секс).