Серпантин

И оказался за столиком какого-то тёмного каменного кафе... Похожего на грот... Он уже не мог вспомнить вывеску... «Ассоль»? Можеть быть... Он только понимал — задним умом, — что если бы не зашёл сюда — упал бы на асфальт...

Он это почти увидел...

Это было дневное отражение его ночного падения... Но иногда можно ускользнуть и от собственой тени...

— Что будем пить? — спросила официантка.

— Кислородный коктейль, — сказал Линецкий. Официантка улыбнулась и сказала:

— Это будет очень дорого стоить.

— Да нет, — сказал Линецкий, — я же не имею в виду жидкий кислород... Если ты о нём подумала... Это просто пена такая, похожа внешне на капуччино, на вкус другая... Я пил её в детстве, в районной поликлинике... Сейчас вдруг припомнил вкус... Впервые с тех пор, представляешь? В самом раннем детстве я её пил, когда только приземлился на этой планете...

— Когда ты приземлился на этой планете, ты пил грудное молоко, — сказала официантка. — Хочешь, чтобы я тебя покормила грудью?

— Нет, — улыбнулся Линецкий, — я и так уже немного ожил... Спасибо тебе.

— Да не за что... Пока...

— Принеси, пожалуйста, что-нибудь холодненькое... Что угодно, но только со льдом и без градусов...

— Простите, — сказала официантка, — а у вас есть деньги?

— Что такое? — хотел было возмутиться Линецкий, но почувствовал, что на это у него ещё нету сил.

— Вы извините, но просто видно, что вы упали... Или подрались только что... У вас мог при этом пропасть кошелёк, вы могли и не заметить...

— Вот он, — сказал Линецкий и достал из кармана кошелёк, — и там ещё есть кое-что.

Она пошла выполнять малопонятный заказ, а он попытался вспомнить, в какое слово они с Мигулиным играли в последний раз...

Но это уже было невозможно вспомнить...

Он только точно знал, что крестики-нолики всё время откладывались... А потом...

А потом был суп с котом — убрали стенд с наглядной агитацией, они перестали встречаться в тупике коридора, игра с букварём закончилась...

Официантка пришла со стаканом молочного коктейля... Он, может, и не так пенился, как кислородный... Но, отхлебнув немного и почувствовав приятный ванильный привкус, Линецкий сказал:

— Я в полном восторге.

Кроме эзотерики, Мигулин выдавал ему на дом ещё и «антисоветчину»... Линецкий перечитал тогда уйму всяких книг... От которых в его голове теперь сохранилось не больше слов, чем от эзотерики, или игры в в буквы...

Как-то там было... «Зияющие высоты»... Или вершины?.. «Речка Ебанючка»...

«„Зияющие высоты“ — очень актуальное название...» — бормотал Линецкий, вспоминая безразмерные тени, ловушки...

Он вспомнил, как Мигулина парализовало на последнем открытом партсобрании...

Мигулин выпил перед этим какие-то «колёса».

Ему в тот раз подсунули не те таблетки и, выпив их, Мигулин просто одеревенел на три часа.

Он рассказывал потом, что у него была полная ясность сознания, но при этом абсолютно все мышцы — включая и мышцы лица — были парализованы...

Он не мог не то что пошевелиться, но даже глазом моргнуть.

Когда собрание закончилось, он остался сидеть в кресле.

Линецкий, проходя по соседнему ряду, поздоровался, но не услышал ответа.

Решив, что приятель уснул, подошёл и начал было его тормошить... Но, встретившись с открытыми голубыми глазами... Спросил только:

— С тобой всё в порядке?

И, не услышав ответа, пошёл к выходу...

А Мигулин просидел в актовом зале ещё три часа в гордом одиночестве...

Мигулин потом говорил, что что-то произошло в эти часы...

Но что — он не мог сказать...

Словами он только сказал, что всё это время держал правой рукой запястье левой...

Прежде, чем таблетки подействовали, он хотел измерить пульс...

И так и застыл... Линецкий вспомнил об этом, когда через несколько лет в «Огоньке» прочёл чьи-то стихи: «Его рука лежит на пульсе перестройки...»

А тогда он даже принёс журнал в их «закуток» и показал стихи Мигулину... И тот признался, что за три или четыре часа, которые просидел парализованный в актовом зале... Что-то произошло...

Так же, как крик может вызвать снежную лавину...

Трёхчасовое молчание в актовом зале — перестройку...

В 88-м году в институт приехали американцы, и стенд, за которым они с Мигулиным прятались, убрали...

Через некоторое время Мигулин вообще ушёл из интститута в непонятном — до сих пор — направлении...

Смешно было то, что американцы оказались никакими не американцами...

Нет, ну строго говоря, они могли уже иметь американские паспорта... Но в то же время это были бывшие работники института... Уехавшие двадцать лет назад... Почему-то это хранилось до последнего момента в строжайшей тайне...

Да нет, ясно... Вряд ли работники института так старательно зачищали бы перила...

Они ведь делали это отчасти и от чистого сердца, чтобы не ударить в грязь... Чтобы показать, что и они не лыком шиты...

А какой смысл было пускать пыль в глаза своим бывшим сотрудникам...

Которые могли носить в себе занозы из тех же самых перил...

В шлифовке наждачной бумагой перил принимали участие все сотрудники института без исключения, включая и старших и ведущих...