Серпомъ по недостаткамъ

Станислав же Викентьевич с грустью смотрел на уходящего, чего уж сомневаться, друга — хотя и младшего, но именно друга — по причинам несколько иным. Вспомнив, как переживал он из-за потери семенной станции в далеком Уругвае. Но тут уж стихия: не только в России засухи бывают, а в Уругвае случилась уж засуха так засуха: в прерии трава высохла вся так, что после степных пожаров (или, может быть, прериевых?) в земле и корней целых не оставалось. А на земле — оставалось много чего. Кому там раздолье было — так это стервятникам: прерия вся была усыпана тушами подохшего с голоду скота. Да и в таких условиях на семенной станции можно было бы со стихией побороться, если бы не бандиты: за две недели казакам пришлось трижды вступать в перестрелки. А никто не такое не рассчитывал — и, когда патронов к русским винтовкам осталось лишь "на один хороший бой", пришлось все бросить и все, что можно вывезти — увозить обратно в Россию. Хорошо еще, что подвернулась та американская шхуна, а то пришлось бы вообще все бросить (Петр Пантелеевич уже и баркас какой-то нашел, чтобы трактора в Ла-Плате топить — не велено было Т-40 в чужие руки отдавать ни при каких условиях).

Да, потеря серьезная — но ведь это разве что год потеряем. Хотя, если по семенной пшенице считать, то два. А с нынешней неприятностью — так и все четыре выходит. Или больше — у Иловли-то в Камышинском уезде под "Царицынскую" пшеницу уже пять тысяч десятин и распахали, и засеяли уж как бы не половину… Сорт, слава Богу, все же не потеряем, ей, пшеничкой этой уже и под Калугой поля засеяны будут, и, теперь уже, в верховьях Дона. Хотя в иные годы зараза эта и по семьсот верст ходила, а такого обилия вообще никогда не было — так что даже Калуга ничего не обещает.

Понятно, с таких переживаний легко потерять связь с действительностью — ведь обидно-то до чего! Но, может, он все же не совсем с ума сходит, а лишь растерялся? Кто знает? Другие-то с растерянности, правда, так себя не ведут… Может, это у меня с расстройства ум за разум заходит?

Повернувшись к Василию Павловичу, господин Леонтьев, демонстративно, но несколько неестественно улыбаясь, спросил:

— Я не ослышался? Он собирается справиться со всем этим сам?

— Не ослышались — голос господина Портнова был полон досады и злости, — вероятно он возомнил себя равным Господу с собирается с ним бороться.

— А вот господин Антоневич — ехидно посмеиваясь, сообщил Сергей Игнатович, — считает его дьяволом собственной персоной. Так что, выходит, не собирается, в продолжает.

— Неправда! — вскрикнула Мария Иннокентьевна, и, покраснев, пояснила: — в Ерзовке, да и почитай, по всей губернии, крестьяне его за посланца Господа чтят. А то как же это — Господь нам зло посылает, а Диавол с этим злом борется? Так что должно нам делать, как он сказал — да поможет нам Господь.

— Да поможет ему Господь — уточнил Василий Павлович.

"А мы поможем Господу помочь ему" — подумал Станислав Викентьевич и тут же перекрестился, отгоняя от себя эту, явно богохульственную, мысль.

Тысяча девятьсот второй год начался обычно — то есть с празднования на площади перед школой в рабочем городке. Разве что выходного первого января не было — вторник все-таки, работать надо. А работы было много, потому что денег много очень требовалось.

Я как-то уже смирился с тем, что задача "накормить Россию" в этом году решена не будет, но все же очень хотелось хоть немного, но сократить смертность среди населения — и благодаря очень активной деятельности Васи Никанорова заводчане тоже прониклись этой идеей.

Васю с Машкой я конечно же благословил — мне что, жалко что ли? Люди они хорошие, Машке с Васей точно плакать не придется. Вот только после благословления на пороге моей квартиры я Василия в сторонку отвел и намекнул, что Машке малообразованный муж может скоро стать не очень-то и интересен. Все же Машу Векшину сейчас инженерские жены выучили куда как лучше, нежели в гимназии, и для продолжения обучения я начал потихоньку вытаскивать в Царицын преподавателей разнообразных университетов и институтов с "краткими курсами лекций". Курсы были действительно краткими: например, Фаворский курс читал всего две недели — неделю в конце сентября и неделю в декабре. Ну а то, что в сумме получился сточасовой курс по основам химического машиностроения — так это все моя натура "эксплуататора": знания из профессора "выжимались" по восемь часов в сутки.

Понятно, что не одна Маша Векшина пользовалась такими "выжимками", курс того же Алексея Евграфовича слушали почти все Камиллины лаборанты, да и вообще все эти "курсы" посещало большинство работающих у меня "гимназистов". Конечно, выпускникам гимназий это систематического образования не заменяло, но некоторая польза все же была: так, все семь работающих теперь гидролизных заводов управлялись такими "специалистами".