Серые братья

Шли по длинному петляющему коридору и по ступеням, всё ниже и ниже. Идти было легко: ящик остался наверху, в присутственном холле. Он испытывал даже радость – и от того, что можно размять закоченевшее тело, и от того, что наконец-то всё выяснится.

Радость была недолгой. Они приблизились к невысокой, дубовой, окрашенной в синий цвет двери, когда дверь эта распахнулась и навстречу к ним вывалился… палач. Мокрый от пота, массивный, с волосатым выпуклым брюхом. Голову его закрывал традиционный острый колпак с двумя продолговатыми вырезами для глаз, и голова эта была сильно склонена набок: на плече у него лежал, безжизненно свесив руки, окровавленный человек. Палач тяжело шагал, придавленный ношей, но, как бы ему не было в тот миг неудобно, он, увидев своего инквизитора, отшатнулся к стене, пропуская господина вперёд, и даже изобразил почтительный кивок. Башмачник, стараясь не смотреть на окровавленную кожу принесённого палачом человека, прошёл поспешно в приоткрытую дверь.

Он оказался в подвале, освещённом огнём жаровни и факелами – один из этих факелов кто-то менял, встав на низенький табурет. Вдоль стены справа – столы с людьми в чёрном и кафедра. Слева – доски, верёвки, железные шипы, кнуты, свитые в кольца, клещи, жаровня. Лицо окатил резкий запах пота, угля, воды, дерева, крови.

– Назови себя! – послышался вдруг мерный голос.

Он торопливо повернулся в сторону голоса. Молодой инквизитор стоял за кафедрой, цепко взявшись тонкими пальцами за края её бортиков, и взгляд его был подобен предгрозовой мгле.

– Я – Йорге, башмачник, ваша милость господин инквизитор!

– Запишите, – сказал стоящий на кафедре, и кто-то из сидящих за столами поспешно заскрипел плохо очиненным пером, – Йорге, башмачник, обвиняемый в ереси.

– Ваша милость! – не удержался от вскрика всполошенный Йорге, – я никогда не был еретиком! Ни словом, ни мыслью… За десять лет не пропустил ни одной службы!

– Поклянись, – бесстрастно сказал допрашивающий, – что ты не еретик.

– Но как же, ваша милость… Ведь библия нам говорит – «не клянитесь!.. Ибо это – от лукавого!»

– Запишите. Обвиняемый отказался отрицать, что он еретик.

– О нет, нет, ваша милость! Я готов… Если вы приказываете… Я клянусь, что не еретик, и никогда им не был!

– Запишите. Обвиняемый нарушил требование библии «не клянитесь». Только что он доказал своё подпадение ереси мыслью и словом.

– Но как же так, ваша милость! Ведь я говорю только то, что вы мне велите!

– Ты должен признаться, что ты еретик.

Негромко скрипнула дверь. Тяжело ступая, вошёл палач. Подошёл к бочке, наклонился, с шумом и плеском смыл с себя чужую кровь, сел на плаху с воткнутыми в её края топорами.

– Как я могу признаться в таком страшном… Нет! Нет! Я не еретик!

– Запишите. Обвиняемый упорствует в признании. Ничего не остаётся, как применить к нему пытку.

– О, Господи, помоги! – заплакал и вскинул лицо к низкому каменному потолку дрожащий башмачник. – Я сознаюсь, ваша милость! Я сознаюсь. Я – еретик.

– Запишите. Обвиняемый сознался. Пытка его отменяется.

– Спасибо! Спасибо, господин инквизитор!

– Теперь тебе необходимо раскаяться, и тебя отпустят домой.

– Да, конечно! Как вы прикажете. Я раскаиваюсь в ереси. Я был еретик, но теперь я всецело раскаиваюсь.

– По закону великой святой инквизиции, раскаивающийся должен доказать свою искренность. А именно – назвать всех сообщников, – родственников, знакомых, соседей, – кто участвовал с ним в ереси или разделял его взгляды.

– Помилуйте!! Как же это?! У меня нет никаких сообщников!

– Запишите. Обвиняемый снова упорствует. Очевидно, что его раскаянье – ложно. Хуманум эст ментири[26].

– Прикажете начинать? – приподнялся со своего места палач.

– Готов ли ты назвать сообщников до того, как к тебе применят пытку? – обратился инквизитор к едва стоящему на ногах башмачнику.

– Я… Ваша милость… Готов. Только мне нужно вспомнить! Мне нужно вспомнить всех разделявших мои взгляды, чтобы не назвать случайно невинных. – (Йорге незатейливой смекалкой своей понял, что спастись здесь можно только лишь вооружившись тем же оружием, что и его мучители, и попытался-таки спастись): – Сколько, – медленно, слабым голосом спросил он, – еретику может быть предоставлено времени для того, чтобы он хорошо вспомнил всех?

– Всю свою жизнь еретик может и должен вспоминать о сочувствовавших или помогавших ему! – надменно провозгласил вдруг сидящий за столом человек, – единственный из присутствующих облачённый в партикулярное[27] платье.

(Стоящий на кафедре, не удержавшись, бросил в его сторону взгляд, полный ярости, презрения и досады.)

– То есть, время на это не ограничено? – Торопливо подхватил нужную мысль Йорге.

– Разумеется, нет.

– Тогда, – сказал, вытирая дрожащей рукой пот, башмачник, – отведите меня в камеру, добрые господа, и дайте перо и бумагу. Я буду старательно вспоминать.

– Запишите, – отчётливо скрипнув зубами, проговорил допрашивающий, – обвиняемый отправляется в камеру, чтобы составить список соучастников ереси.