Серые души

Я вспомнил Мазерюля, секретаря инспектора из отдела народного образования, к которому наведывался после смерти Лизии Верарен. Это было бы как бальзам на душу – снова увидеть его похожую на репу голову, его землистое лицо, его глаза побитой собаки, которая ждет руки, которая ее приласкает. Я направился к площади Кармелитов, где находилось здание инспекции. Не торопился. Чувствовал себя так, будто избавился от какого-то непонятного груза, и снова вспоминал лицо Мьерка, когда послал его куда подальше. Наверняка он уже требовал мою голову у начальства. Но мне было плевать.

Когда я спросил у привратника, работает ли тут все еще Мазерюль, тот подхватил свои очки, то и дело сползавшие с носа.

– Господин Мазерюль покинул нас год назад, – сообщил он мне.

– А он все еще в В…? – продолжил я.

Малый посмотрел на меня так, будто я с луны свалился:

– Думаю, он никуда не делся с кладбища. Но вы можете сходить туда, чтобы удостовериться.

XXI

Пролетели недели, снова вернулась весна. Я каждый день ходил на могилу Клеманс. Дважды, утром и перед самым вечером. Говорил с ней. Часами рассказывал о своей жизни, словно она по-прежнему была рядом, будто вел с ней обыденный разговор, в котором слова любви не нуждаются в прикрасах и отделке, чтобы заблистать как новехонькие луидоры.

Я подумывал все бросить – работу, дом – и уехать. Но вспомнил, что земля круглая, так что я скоро вернусь, а это в итоге довольно глупо. Я немного рассчитывал на Мьерка, надеялся, он вынудит меня податься в другие края. Думал, что он захочет отомстить и наверняка найдет средство перевести меня куда-нибудь к черту на рога или выгнать с работы. На самом деле я был трусом. Хотел отдать в другие руки решение, которое не мог принять сам. Но Мьерк ничего не сделал, во всяком случае ничего, что привело к какому-нибудь результату.

Шел восемнадцатый год. Чувствовалось, что война подходит к концу. Легко говорить так сегодня, когда я это пишу, сегодня, когда точно знаю, что она закончилась в восемнадцатом, но не думаю, что лгу. Мы предчувствовали ее конец, и это делало еще более гнусными и бессмысленными последние колонны с ранеными и убитыми, проезжавшие через наш городок. Городок, вечно переполненный калеками и жуткими, кое-как подлатанными рожами. Наш госпиталь никогда не пустел, как шикарные отели на курортах, которые рекомендуют друг другу в светских кругах. Только у нас высокий сезон длился все четыре года без перерыва. Порой я замечал издали госпожу де Флер, и мое сердце екало, словно, попадись я ей на глаза, она снова, как когда-то, отведет меня к изголовью Клеманс. Почти каждый день я ходил на берег маленького канала и продолжал обыскивать его, как упрямая дворняжка, не столько чтобы найти какую-нибудь существенную улику, а чтобы не дать Делу уйти в забвение. Часто за оградой парка угадывался высокий силуэт Дестина, и я знал, что он тоже меня видит. После отставки он почти не выходил из своего жилища, а принимал и того реже. То есть никого не принимал и проводил дни в молчании, даже не читая – это мне Барб рассказала, – сидел в своем кабинете, сцепив руки и глядя в окно, или кружил по парку, как одинокий зверь. В сущности, мы были не так уж и несхожи.

Однажды, было это 13 июня того же года, когда я в очередной раз шел по берегу и уже миновал «Кровяную колбасу», за моей спиной послышался шорох травы. Я обернулся. Это был он. Еще выше, чем в моих воспоминаниях, седые, почти белые, зачесанные назад волосы, черный костюм и безупречно начищенная обувь, в правой руке – трость с набалдашником из слоновой кости. Он смотрел на меня и не двигался. Думаю, дожидался, когда я пройду мимо, чтобы появиться через дверь в глубине парка. Какое-то время мы молча переглядывались, как оценивают друг друга дикие звери перед схваткой или как старые, давно не видевшиеся друзья. Должно быть, я выглядел не лучшим образом. Мне кажется, что за несколько месяцев я постарел больше, чем за десять лет.

Дестина заговорил первым:

– Знаете, я часто вижу вас здесь…

И оставил свою фразу незаконченной, даже не пытался ее закончить, или не смог. А я не знал, что сказать в ответ. Я так давно не говорил с ним, что уже не знал, как за это взяться.

Он поворошил концом трости окаймлявший берег мох, немного приблизился и рассмотрел меня во всех подробностях, беззлобно, но с какой-то болезненной дотошностью. Самое странное, что меня нисколько не смутил этот взгляд, скорее вызвал приятное чувство, утешительное и спокойное, будто на осмотре у старого врача, знакомого с самого детства, который старается понять, что нас мучает и тревожит.

– Вы меня так и не спросили о…

И он опять не закончил фразу. Его губы слегка дрогнули, а глаза на секунду сощурились из-за света. Я прекрасно знал, о чем он хочет поговорить. Мы превосходно понимали друг друга.