Серые волки

Висящий над камином плазменный телевизор продолжал бормотать голосом актера Сергея Безрукова. Судя по тексту, Саша Белый в данный момент красиво обламывал своего куратора из КГБ. Лежащая на усеянном осколками бутылочного стекла ковре телефонная трубка гнусаво квакала: ни о чем не подозревающий Кот продолжал нести пьяную ахинею, бессвязно и косноязычно обвиняя Илью Григорьевича во всех смертных грехах.

Со стороны окна снова послышался короткий щелчок пробившей стекло пули и негромкий треск брызнувших во все стороны мелких осколков. Этот звук заставил Беглова живо убрать голову под призрачную защиту кресла. Стоящие на каминной полке часы подпрыгнули и словно взорвались изнутри, разделив незавидную участь бутылки дорогущего «хеннеси экс-о». На голову и плечи посыпался стеклянный мусор; вычурно-витая минутная стрелка упала Илье Григорьевичу на грудь и застряла в складке рубашки. Следом, помедлив какую-то долю секунды, свалились сами часы – вернее, то, что от них осталось. Часы угодили точнехонько по лодыжке. Они были в массивном, изобилующем завитушками и аллегорическими фигурками, сработанном под седую старину корпусе, и удар получился дьявольски болезненным. Илья Григорьевич тихонько взвыл и длинно, прочувствованно выругался матом.

Оконное стекло опять коротко дзынькнуло; где-то, как показалось над самой головой, раздался смачный, трескучий щелчок. Саша Белый вдруг заговорил низким, утробным басом, пьяно растягивая слова, и замолчал. В комнате запахло горелой изоляцией, и, повернув голову, Беглов увидел пулевую пробоину в левом нижнем углу погасшего экрана и валящий изо всех щелей корпуса едкий синевато-серый дым.

– Ах ты сука! – взъярился народный избранник, отчего-то более всего огорченный именно этой утратой. – Да ты сам, со всеми потрохами, половины этих денег не стоишь!

В таких ситуациях он всегда действовал не раздумывая, по обстоятельствам, повинуясь могучему инстинкту хищника, который до сих пор ни разу его не подводил. Тело, в котором не было ни единой капли жира, с годами частично утратило гибкость, но все еще оставалось сильным и ловким. Подобравшись, как зверь перед прыжком, Илья Григорьевич метнулся вперед. По пути к выключателю, который на европейский манер располагался на уровне бедра, чтобы до него мог дотянуться кто угодно – хоть маленький ребенок, хоть инвалид-колясочник, – он успел подхватить с пола продолжающий бубнить голосом Макарова мобильный телефон и выдернуть из розетки шнур торшера. Опрокинутый торшер упал; в следующее мгновение Беглов был уже около выключателя. Ударив ладонью по клавише, в наступившей темноте он живо откатился в сторону и затих, прислушиваясь.

Снайпер больше не стрелял. Трубка в руке продолжала бормотать. Она была мокрая на ощупь и издавала отчетливый запах дорогого коньяка.

– Алло, ты меня слушаешь? Бегунок, ты там или нет?! – настойчиво вопрошал Вася-Кот.

Услышав его, Илья Григорьевич одумался. Первый, вполне естественный позыв – позвонить ментам, чтобы оцепили район и хотя бы попытались взять стрелка по горячим следам, – по зрелом размышлении представлялся далеко не самым разумным. Никого они не поймают и не найдут, да и искать никого не надо: и так ясно, чьих рук это дело. И не надо, совсем не надо давать им повод связать предстоящее печальное событие с именем депутата Государственной думы Ильи Беглова.

А событие состоится непременно, потому что Илья Григорьевич Беглов никому ничего не прощает и привык решать свои проблемы самостоятельно – жестко, конкретно, раз и навсегда.

Ему подумалось, что Липский все-таки добился своего, посеяв всхожее семя раздора. Но после смерти Уксуса стая как таковая прекратила свое существование. Пришло время новых проектов, и было очевидно, что отныне и навсегда старый приятель, друг детства, его превосходительство Вася-Кот из верного соратника превратился в опасную обузу – эдакий двуногий эквивалент лежащей в багажнике машины проржавевшей до дыр авиабомбы.

Илья Григорьевич посмотрел на телефон. Дисплей уже погас, экономя заряд батареи, но из динамика все еще слышался дребезжащий голос Макарова.

– Илья, ты там? Помер, что ли? – неуверенно спросил генерал-полковник и, помолчав, прервал соединение.

Илья Григорьевич нехорошо, многообещающе улыбнулся, обтер о штанину и убрал в карман трубку, а потом, продолжая недобро улыбаться, легко и беззвучно выпрямился во весь рост.

3