Серые земли

— Дуся! — сей бас заставил вздрогнуть и очнуться. — Дуся, ты тут!

— Тут, — согласилась Евдокия и поспешно слизала с пальца сахарную пудру.

— Дуся! Я счастливый тебя видеть!

— А я уж как рада… — она поднялась аккурат вовремя для того, чтобы уклониться от объятий. — Вижу, у тебя все хорошо…

За прошедший год Аполлон изменился мало, разве что обрел некий столичный лоск, во всяком случае нынешняя рубаха его, ярко — алая, шелковая, расшитая по вороту псевдонародным орнаментом, явно была куплена в центральной лавке. Как и полосатые штаны, перехваченные золоченым кушаком. Золотые Аполлоновы кудри были завиты и уложены, обильно смазаны воском и бриллиантином, отчего казались литыми. И Евдокия испытала преогромное желание пощупать их.

— Плохо! — возвестил Аполлон и, верно, в избытке чувств, ударил себя в грудь кулаком. Кулак был внушителен, и грудь загудела.

А может, не грудь, но железный статуй, которого Аполлон держал под мышкой.

— У меня все плохо!

Он даже всхлипнул и статуй поставил на крышку ближайшего унитаза.

— Ты погляди только!

Статуй оказался козлом, слегка кривобоким, на редкость тощим, как сказала бы матушка — лядащим. Левый рог его был чуть короче правого, спина подымалась горбом, а ноги и вовсе в стороны пузырями расходились.

— Козел, — сказала Евдокия и потрогала статую.

Металл был холодным.

— Козел! — Аполлон произнес это слово так, что сразу стало ясно: козел не просто так себе парнокопытное, но сокрыт в нем некий тайный, сакральный даже смысл. — Они вручили мне козла!

Он тоненько всхлипнул и смахнул пальчиком крупную отборную слезу, что выкатилась из левого глаза. Правый оставался сух и смотрел строго, ожидая от Евдокии сочувствия.

Но ныне не было у нее желания козлам сочувствовать.

От продолжения беседы ее избавил тот же колокольчик и новые посетительницы, вид которых напрочь лишил Евдокию способности мыслить здраво, если сия способность, конечно, еще оставалась при ней.

— Аполлон! — густой бас Гражины Бернатовны заполнил зал. — Аполлон, мальчик мой!

— Полечка, ты ведешь себя не совсем верно…

— Мой сын сам знает, как себя вести!

— Комиссия ждала благодарственной речи… мы приготовили фуршет… — Брунгильда Марковна сделала попытку обойти свекровь, но была остановлена взмахом могучей руки.

— Твоя фуршета никому не надобна! — Гражина Бернатовна ступала тяжко, важно. В новом парчовом платье, с юбками столь пышными, что не ясно, как они в дверь прошли‑то, она гляделась весьма внушительно. — Полечка, ты страдаешь?

— Страдаю, — Аполлон смахнул вторую слезу. — Мама! Они мне козла сунули!

— Полечка, ты все неправильно понял…

— Мой сын страдает! — возвестила Гражина Бернатовна, краснея лицом.

А Евдокия мысленно отметила, что красное лицо с цветом платья весьма гармонирует… почти как широченный воротник, на котором голова Гражины Бернатовны лежала, будто бы на блюде.

Высокую прическу ее украшали восковые яблоки и груши, а из темечка торчало длинное петушиное перо. Когда Гражина Бернатовна наклонилась, Евдокия разглядела и птичку, крохотную колибри, не то свившую гнездо, не то запутавшуюся, в темных, явно подкрашенных, волосах.

— Я чувствовала, что этим все закончится! — от голоса Гражины Бернатовны позвякивали хрустальные подвески на люстре, а тяжкая ее поступь заставляла покачиваться и унитазы. Из‑под вороха юбок, щедро отделанных кружевом, выглядывали квадратные носки кавалерийских сапог. — Чувствовала всем своим материнским сердцем! А оно не вреть!

— Матушка! — взревел Аполлон, попытавшись увернуться от матушкиных объятий. — Они… козла… мне…

От обиды нижняя губа Аполлона выпятилась и затряслась, нос непостижимым образом сделался длинней, а лоб — уже, отчего само лицо обрело престранное сходство с козлиною мордой. Евдокия перевела взгляд на статую.

И вновь на Аполлона.

Красота неописуемая.

— Полечка, солнышко… конечно, они вручили тебе козла. Они всем козлов вручают, — Брунгильда Марковна была в желтом. Платье из яркое парчи, щедро расшитой стеклярусом, облегало тощее ее тело, узкие рукава подчеркивали неестественную худобу рук, а в треугольном вырезе виднелись полупрозрачные, синюшные какие‑то ключицы.

— Ты… знала?!

О, сколько праведного возмущения было в этом голосе.

— Знала, — покаялась Брунгильда Марковна, поглаживая козлиные кривые рога. — Это не просто козел…

Она вздернула остренький подобородок, смерив Гражину Бернатовну взглядом, полным превосходства.

— Это Познаньский Козел! — ударение Брунгильда Марковна поставила на первом слоге. — Тот самый Познаньский Козел, который вручается за особые достижения…

Она перевела дыхание и ткнула в круглый козлиный глаз.

— За индивидуальность. Непримиримость… за яркий талант…

Аполлон шмыгнул носом и на козла посмотрел без прежней обиды.

— Получить Познанского Козела — это величайшее счастие! Мне стоило немалого труда уговорить пана Стрижецкого, чтобы номинировали именно тебя…

— Полечка гений! — Гражина Бернатовна подобралась к козлу с другой стороны и ткнула в бок кривоватым пальцем. — Полечка и без твоей помощи получил бы любого козла… хоть познаньского, хоть краковельского…