Серый кардинал

— А почему вы так уверены в том, что я такой факт запомнил? — Епифанов посмотрел на Клюева, но тот не мог разобрать выражение лица следователя.

— Не знаю, почему, но уверен.

— Хорошо, будем считать, что вы при задержании были босым. Но в списке вещей, найденных при обыске вашей квартиры, кроссовки отсутствуют. Значит, их не было в вашей прихожей, как вы утверждаете.

— А это значит, что их у меня не было вообще.

— Не значит. Точно такой же отпечаток — тик в тик, как говорится, найден в той же вашей прихожей. Очень четкий, кстати, отпечаток. Кроме того, ваши соседи подтвердили, что несколько раз видели вас в импортных кроссовках — тех самых, которые были на вас во время задержания. Правда, про время задержания показания дала только одна соседка.

— Это уже интересно — до чего прогрессивным стал простой народ. Уже в состоянии отличить импортную спортивную обувь от отечественной. Я ведь помню, кто мог видеть меня, когда омоновцы меня волокли из квартиры. Эта старушка вряд ли мужчину от женщины отличить может на таком расстоянии, на каком она тогда была.

— Бойцы ОМОНа тоже утверждают, что вы были в кроссовках. Но это не самый высокий аргумент в пользу того, что кроссовки принадлежат вам. Под окном райотдела милиции — под тем самым, которое вы удачно форсировали — тоже найден сходный отпечаток.

— Что за дьявольщина?! Послушайте, но вы-то сами что обо всем этом думаете? Есть ли у вас какие-либо соображения?

— Разумеется, есть. Иначе грош цена мне, как следователю прокуратуры. Ведь в мои функции главным образом входит анализ собранных материалов.

— А каким образом эти материалы собираются, вас не интересует?

— Знаете, — Епифанов почесал подбородок. — В данном случае заитересовало.

— И вы удовлетворили свой интерес? Или мне это знать необязательно, не так ли? Хватит с меня и того, что вы со мной общаетесь — человеком, который подозревается в совершении сразу нескольких преступлений да еще и бежал из под стражи.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — вздохнул Епифанов. — Вы совершенно точно выразились: одного общения с вами за глаза хватит для того, чтобы меня немедленно уволили, взяли под стражу и судили.

— Тогда почему вы продолжаете эту... игру?

— Как же мне ее не продолжать? Во-первых, вы меня запугали, во-вторых вы меня купили. Только за получение взятки мне «светит» до десяти лет заключения.

— Я очень вам сочувствую, поверьте, но у нас не было другого выхода. Вы не хуже моего знаете, что находясь под стражей или отсиживаясь безвылазно в какой-нибудь норе, мы ничего не смогли бы предпринять для воссоздания истинного хода событий — и тем самым для своего спасения.

— Ну-ну, — тоном иронически-усталым произнес Епифанов. — И как далеко вы продвинулись в деле... воссоздания истинного хода событий?

— Да пока что радоваться нечему, — признал Клюев. — Но я в одном уверен: те, кто убил Петракова, убили также и Козлова с Верютиным.

— Давайте и здесь сделаем маленькое уточнение, Клюев: Вам хочется в это верить.

Пузатая рюмка для конька выглядела в его руке инородным предметом. Это была рука крестьянина, каменщика или другого человека, чья профессия связана с тяжелым физическим трудом — толстые пальцы, заскорузлая кожа на ладонях, толстенные запястья. И лицо этого человека была лицом дорожного рабочего, путевого обходчика или лесника — кожа, продубленная солнцем и ветрами, глубокие морщины, светлые небольшие глазки, спрятавшиеся под выцветшими, цвета соломенной трухи бровями.

— Ты уверен, Геннадий Трофимович, что с ним именно так надо было... поступать? — Мудров сидел напротив человека с обличьем крестьянина или мастерового в глубоком кожаном кресле, на лице Мудрова играли разноцветные блики от витражного окна.

— Уверен, Владимир Викторович. Рано или поздно он и сам мог бы на себя руки наложить. Прогрессирующее разрушение психики — вот как это называется. Всякая психотропная дрянь — это ведь не фронтовые сто пятьдесят. Я, как ты понимаешь, про ту войну говорю, которой мы с тобой не помним.

— Отчего же, — живо возразил Мудров, — мне семь лет было, когда война закончилась, так что я все хорошо помню.