Серый мужик<br />(Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века)

С. Т. Семенов (1868–1922) происходил из бедной крестьянской семьи, из 14 детей выжил только он. Самоучка, с детства скитался по России в поисках заработка. Писать стал под влиянием народных рассказов Л. Н. Толстого. В конце 1880-х гг. вернулся в родные места Московской губ. и занялся крестьянским хозяйством. Писал в основном зимой, практически все сочинения посылал Толстому на отзыв. В 1900-е гг. путешествует по Европе, общается с революционерами-эмигрантами, принимает участие в крестьянских волнениях 1905 г. С толстовским движением разошелся во взглядах на крестьянский вопрос, активно поддерживал аграрную реформу П. А. Столыпина. После революции занимался общественной деятельностью в деревне. Был убит соседом. Рассказ «Шпитонок» был опубликован отдельной брошюрой в серии издательства «Посредник» (№ 156, 1894, затем многократно переиздан).

I

Было очень раннее утро. Ночная темнота чуть-чуть поредела, как одна из заботливых хозяек деревни Пуриковой, Маланья Гарина, уже вскочила с постели, накинула на вскосмаченную голову платок, пошатываясь подошла к окну и выглянула на улицу.

На улице было темно и тихо. Хотя на востоке загоралась заря и звезды начинали тускнеть, но в Пуриковой все еще спали.

Время было — вторая половина августа. Везде шло яровое жнитво, во время которого в поле рано не ходят, а дожидаются, когда сойдет роса, поэтому вставать и не заботились.

Видит Маланья, что светает уже, решила больше не ложиться и отошла от окна, подошла к рукомойнику и стала умываться.

Пока умывалась и молилась Маланья, делалось все светлее и светлее. В избе уже можно было все разглядеть: и постланную на полу широкую соломенную постель, на которой спали большой косматый мужик, муж Маланьи, и двое ребятишек — девочка лет десяти и мальчик лет пяти; и стол, и лавку, и коник, где лежала куча разного тряпья. Помолившись, Маланья подошла к постели и стала толкать мужа ногой.

— Аксен, а Аксен!

— А-а? — заспанным голосом промычал Аксен и, не открывая глаз, начал почесываться.

— Будет дрыхнуть-то, вставай!

— Что такое там? — пробормотал Аксен и, поднявши голову, стал протирать глаза.

— Что? Вставать пора, чай, косу бить надо.

Аксен ничего не сказал, а молча поднялся с постели, подошел к конику, сел на пего и стал набивать трубку. Маланья пошла доить коров.

Когда Маланья, подоивши коров, вернулась в избу, Аксен все еще сидел на конике и курил. Маланья осердилась.

— Ишь надымил, дышать нельзя…

— А ты не дыши, кто тебя заставляет? — выколачивая трубку, проворчал Аксен.

— Не дыши, — вот горазд ты незнамо что молоть-то, а нет того, чтобы поскорее за дело взяться.

— За какое? Коров доить? Пожалуй, без привычки-то все соски пооборвешь.

— Тебя коров доить не заставляют.

— А печку топить — бороду спалишь; это вам потому и бороды-то не дано, что печку топить положено.

— Вот и поговори с дураком, — уже совсем разозлившись, сказала Маланья и, процедив молоко, подошла к постели и стала толкать спавшую там девочку.

— Дашка, а Дашка! Дашка!

Девочка что-то промычала, но не очнулась. Маланья взяла ее за плечо и стала трясти.

— Дашка! Тебе говорят-то, вставай!

Девочка опять что-то промычала, но не просыпалась. Маланья совсем из себя вышла.

— Да что ж ты не встаешь-то, дрыхня этакая! — крикнула она. — На вилах, что ли, подымать? Вставай!

И Маланья так тряхнула девочку, что та сразу вскочила на ноги и заплакала.

— Что захныкала? Спать бы тебе все, крапивница! А нет заботушки, чтобы пораньше встать да что-нибудь матери пособить! У, выпороток.

Девочка сразу замолчала и как-то съежилась. Постояв минуту на одном месте, она подошла к рукомойнику и стала умываться.

— Ворочайся проворней да за грибами ступай, обеги места-то, пока другие не захватили, — крикнула Маланья.

Дашка нагнулась под лавку и стала что-то шарить там.

— Ты что там еще лазишь?

— Да обуться во что бы, а то холодно, — как-то жалобно пропищала Дашка.

— Я те дам холодно, — крикнула Маланья. — Ишь какая нежная, знать, правда все шпитонки-то на дрожжах замешены. Так ступай: нечего без поры безо времени обувь трепать.

Дашка еще больше съежилась, личико ее сморщилось, глазки слезами заволокло. Ничего не сказала она, а взяла корзинку и вышла из избы.