Серый (СИ)

Но боль была приятной. Я нетерпеливо выпятил зад, Дитер всё понял, раздвинул мне ягодицы и вставил член. Просто протиснул ствол, заставив меня смачно выругаться. Срываться не стал, оставил торчать напряжённым, нашёл мой собственный и стал надрачивать. Это мне понравилось ещё больше. Альфа почувствовал, как вязко стало внутри. Стенки чуть раздались и припухли, готовые к продолжению. Я поджал мышцы, подстёгивая.

Дитер толкнулся с напором, от чего я чуть не влетел лбом в стены. Оставив мой член, он перехватил за бёдра и стал вбиваться, набирая ритм. От ощущения того, как здоровенная елда ездит внутри меня, прокладывая тоннель, было ох как здорово. Я прикрыл глаза.

— Ещё! — мне было мало.

Дитер только фыркнул, что-то про омут, и ягодицу огрел шлепок, лёгкий, резкий и болезненный. Мышцы внутри подтянулись, стало теснее, но по ощущениям увеличился член, превратившись в камень. Я задохнулся от наслаждения и не удержал рот закрытым. Дитер вбивался безжалостно. Пока, наконец, не засадил всерьез.

И замер. Член стал распухать, грозя завязать узел. Но и после этого альфа не двигался. От такого продолжения задницу разрывало — мне совсем поплохело от удовольствия. Я брызнул на стену и почувствовал, как подгибаются колени. Дитер не позволил мне завалиться набок, перехватил поперёк, развернулся сам, опираясь на блок и съехал спиной чуть вниз.

Я оказался на коленях сверху. Смысла шевелиться не было, и я обмяк, попытавшись пристроиться на альфе с большим удобством на следующие двадцать минут.

— Ты оборзел, — это был не вопрос.

— Это ты меня трахнул на улице.

— Ты был за.

— Не спорю.

Мы замолчали, продолжая ловить кайф до конечной точки. Когда я почувствовал, что могу шевелиться, мы неуклюже поднялись. Поправили одежду. Я почувствовал, как в трусы стекло семя. Нужно было вернуться и сходить в душ.

— Ты куда?

— Надо мину последнюю закопать, — бросил я, отходя от альфы, который, должно быть, тоже подумал о душе.

Хотя бы чтобы согреть жопу, которой он минут двадцать сидел на земле. Зимой. Я бы тоже не отказался, но случившегося оказалось многовато. Мне требовалось некоторое время. Теперь переваривал я.

После течки, после того, как я наконец точно узнал, каково это — быть с альфой, трахаться жесть как хотелось. Но первым я бы не подошёл. Заманить в ловушку — это пожалуйста, а просить или вертеть жалким хвостом не мой метод.

Но было и ещё одно обстоятельство, заставившее меня ретироваться. Я боялся, что Дитер что-нибудь заметит по моей сбитой с толку морде. Поэтому, сочиняя про мину, я даже не повернулся, просто махнув рукой.

Пусть Дитер и оприходовал меня на улице, как любую из своих подстилок, узел он ни с кем не вязал. Ни с одним. Никогда за всё то время, что я наблюдал за ним через камеры. Ни с Уиллом, ни с Эбом.

Часть 14

Дитера я стал видеть чаще. На выходных, в ту же неделю. Трижды на следующей. Когда он стал наведываться почти ежедневно, я перестал считать.

Мы трахались там, где оказывались наедине. Наши столкновения были похожи на внезапные приступы горячки. Каждый раз замечая Дитера поблизости, я заводился от одной мысли о том, что случится дальше. Он подходил, спускал с меня штаны — и понеслась. Мы ни о чём не говорили, ничего не обсуждали. Узел спадал, и мы расходились в стороны, удовлетворённые.

В такие моменты он не был убийственно спокойным Прайдом — главой «Метки», умевшим удержать голову на плечах при любом раскладе. Он был дикарём, не отличавшимся от того альфы, которого я увидел во время собственной течки. Он жадно пыхтел, неосторожно впивался пальцами в мясо, оставляя некрасивые синяки, и ритмично работал бёдрами. Его дыхание билось в моих ушах — я слышал, как ему по кайфу. Всё это мне пиздец как нравилось.

Дитер сосредоточился на мне. Пусть мы только трахались, и только тогда, когда того хотел он, таскать по углам других альфа перестал — я продолжал подглядывать в камеры. Его матрас пустовал последнюю неделю, вызвав новый приступ недовольства среди слабого пола. Правда и меня туда не приглашали — Дитер предпочитал делать это на улице, в подвалах, закутках, да ровно там, где успевал меня зажать.

Сожалел я только о том, что встречи были редкими. Подсел конкретно.

Омеги наконец сообразили в чём дело. Душ помогал, но я не мог стирать зимние вещи. Шухериться бесполезно, да я и не то что бы сильно собирался. Всплывшая правда стала очевидной, когда в то утро в моей тарелке оказалась рыба. Кто-то очень потрудился, чтобы почистить пучеглазую из рук вон плохо. Половина чешуи осталась на месте. Да и запах был такой, будто внутренности находились всё ещё в ней.

Жратва моя была, конечно, и до этого дерьмовой, но рыба стала, пожалуй, кульминацией чьей-то извращённой изобретательности.

Краем вилки я приподнял кусок недожаренного брюха и обнаружил то, что подозревал с самого начала — полусырые кишки. В нос ударил отвратный запах. Меня замутило, желудок сжался. Я резко встал из-за стола, зажал рот и рванул к мусорному ведру в углу комнаты. Меня вывернуло желудочным соком — внутри было пусто, я ничего не успел съесть.