Серж Гензбур: Интервью / Сост. Б. Байон

БАЙОН: Это нас подводит чуть ли не к леттризму[88]... Если вспомнить песню «Бана База бу... бу...»

С. ГЕНЗБУР: «Бана ба... зади балало»?

БАЙОН: Да, «Банабазадибалало»[89]. Каковы твои отношения с леттризмом?

С. ГЕНЗБУР: Очень далекие. На самом деле «Бана базади балало» — это фраза на диалекте банту, которая означает «три маленьких ребенка».

БАЙОН: А что у тебя было на уме в... «наивысший» момент? Ребячьи шалости?

С. ГЕНЗБУР: «Наивысший» от «высшей меры наказания»? Нет. Я ощутил возвышенную радость. Что у меня было на уме? Как и у Андре Шенье[90]: «планы».

БАЙОН: То есть?

С. ГЕНЗБУР: Перед тем как... отделиться от своего тела, Андре Шенье сказал: «Мне предстояло столько сделать и столько сказать...» Гм... Я еще мог говорить вдоволь, я и сейчас не могу наговориться.

БАЙОН: Что-то вроде чистилища?

С. ГЕНЗБУР: М-м-м-м-да. Температура тридцать семь градусов. (Смех.) Теплая вода. Теплый океан.

БАЙОН: А музыка в голове?

С. ГЕНЗБУР: Никогда! Я никогда не думал музыкой. Я думал словами. Музыка неестественна. Я никогда не пел. За исключением тех моментов, когда мне за это очень, очень дорого платили. Ну и в ванной...

БАЙОН: А твои самые последние планы?

С. ГЕНЗБУР: Книжка (книжки) и картина (картины) — собственного производства.

БАЙОН: А что за книжка?

С. ГЕНЗБУР: Это был... планировался сборник стихов.

БАЙОН: К песням? Неопубликованным?

С. ГЕНЗБУР: Я же сказал «стихи». Я не сказал «текссссты»! Я был сочинителем тексссссстов! Но поэтом я не был. Хотя иногда... приближался. Да, у меня были «приближения». Но чтобы опубликовать стихи... Ах нет! Чуть не забыл: в девяностом году у меня все-таки вышел сборник. Я и забыл... из-за провала.

БАЙОН: Из-за провала?

С. ГЕНЗБУР: Не только в черепе, но и в памяти...

БАЙОН: А в жизни у тебя был «твой» поэт?

С. ГЕНЗБУР: Нет. Было одно стихотворение у Набокова, в «Лолите». «Гейз». А потом один сонет у Эредиа[91]. И у Рембо... Это скорее был калейдоскоп. Я не зацикливался на чем-то одном. Или все-таки нет: была великолепная книжка у Франсиса Пикабиа. Он подарил ее очень дорогому другу, такой маленький буклетик под названием «Иисус Христос Расфуфыренный»[92]... Это он говорил: «Я, сударь, наряжаюсь в человека, чтобы быть ничем».

БАЙОН: Расфуфыренный Иисус, неплохо...

С. ГЕНЗБУР: Тупость человеческих существ, живых людей: они проходят мимо гениев, как проходят мимо дворника-африканца.

БАЙОН: Значит, гений не может быть дворником?

С. ГЕНЗБУР: Нет.

* * *

БАЙОН: Не является ли отличительной чертой гения то, что он получает признание уже после смерти? (Звон бокалов.)

С. ГЕНЗБУР: Чистая логика. Одержимому мечтателю остается лишь самоубийственный демарш. Который, кстати, я успешно реализовал в девяностом году. (Шипение пены.) Да... (Выдерживает паузу для достижения большего эффекта.) Ведь не исключено, что тот тип меня тогда застрелил не насмерть.

БАЙОН: Ах вот как?!

С. ГЕНЗБУР: Да. В этом деле был еще постскриптум. На самом деле он меня не убил. Я просто отправился навестить свою собаку, а за это время знаменитый хирург извлек из меня пулю и... Да, я совсем забыл об этом эпизоде. Ведь вторая пуля, которую я получил, это... ее я пустил себе сам. Да, я в этом уверен! Я выстрелил себе в рот.

БАЙОН: Вот это да! И много времени прошло между этими выстрелами?

С. ГЕНЗБУР: Да. Пятнадцать лет.

БАЙОН: Хорошо. Вернемся к Эдгару Аллану По[93].

С. ГЕНЗБУР: Вот почему этот сборник стихов, — теперь я все вспомнил — вышел в девяносто... втором.

БАЙОН: Только что ты говорил, что в девяностом...

С. ГЕНЗБУР: В восемьдесят девятом. В восемьдесят девятом я хотел его издать, но тут произошел этот... несчастный случай. С почти смертельным исходом. (Смех.). Вот это класс! А в девяносто втором мой издатель получил от меня стихи. Какое-то время ушло на вычитку корректуры — я послал текст в октябре, — а в феврале сборник был готов. Тиражом в... Пикабиа напечатал четыре тысячи, а я... шестьдесят тысяч.

БАЙОН: И это называлось «Предпоследняя подача»... Таким же был и По. Его раздражала одна лишь мысль о том, что он не сумеет умереть «как следует». Что его похоронят живьем.

С. ГЕНЗБУР: Что смерть у него не получится. Есть такая прелюдия у Рахманинова: там какой-то мертвец разрывает свой саван.

БАЙОН: Кстати, так похоронили уйму людей. Нашли даже доказательство того, что в гробу они просыпались: руки у них были изъедены...

С. ГЕНЗБУР: Изголодались...

БАЙОН: В то время верили в электрокардиограммы. Теперь все усовершенствовано.

С. ГЕНЗБУР: Ага. Ага. Все на мази... в крови и в грязи.

БАЙОН: Удачная заключительная фраза.

С. ГЕНЗБУР: «Все на мази»... многоточие, «в крови и в грязи».

БАЙОН: А ты успел сочинить похоронную музыку?

С. ГЕНЗБУР: Ой, подожди-подожди! Теперь я все вспомнил точно! С восемьдесят девятого по девяносто второй я был педерастом. Как раз во время третьей мировой войны.

БАЙОН: Значит, тебя все-таки...

С. ГЕНЗБУР: Да, я себя переборол. Раньше я боялся. Хотя нет, я не боялся, у меня не получалось быть счастливым.

БАЙОН: Или ты еще не до... не исчерпал того, что было раньше...