Сержант без промаха

Когда Охлопков с Ганьшиным явились в школу, оказалось, что там шел не митинг, а военно-полевой суд. Как только предъявили пропуск, их отправили на боевое охранение. Бойцы подразделения, прибывшего из тыла, и население слушали выступление прокурора. Подсудимые, оказывается, предатели: один высокий, сухопарый старикан со злыми ястребиными глазами, двое - военные средних лет и четыре подростка. Как увидел подростков, Федор вспомнил пацана из "ремесленного", который швырнул под их машину гранату. А эти были из лазутчиков, отправляемых -фашистами на "охоту" за нашими офицерами. Военные - оба власовцы, бойцы РОА, то есть "русской освободительной армии". Один из них, как сказал прокурор, у нас еще кадровым был. Старикан-то, Ефим Глушков, самый матерый из всей этой компании. В гражданскую - белый офицер. Затем сумел замести следы и занимал разные должности. Даже в председателях сельсовета ходил. В 1у38 году по его доносу многие угодили во "враги народа". В эту войну он, забывший, что такое старость и смерть, стал у фашистов начальником полиции. Потом перешел к власовцам и вел разведку в тылу, то есть в наших действующих частях. Оказывается, был в 234-м полку и с документом связного партизанского отряда "гостил" у штаба 1-го батальона. Очень странно, но Федор будто помнит его. Точно, такой же высокий старик, встретившись, спросил: "Ты и есть Охлопков?" Тогда Федор почему-то не захотел признаться и прошел мимо. На следующий день прямым попаданием орудийного снаряда взлетел командный пункт 2-й роты. В последний раз он с рацией пришел. В штаб не пошел, а устроившись недалеко от орудий нашей артиллерии, спокойно стал корректировать точность попаданий орудий власовцев. К счастью, наши ребята-артиллеристы случайно набрели на него.

- Странные люди. Что им нужно? - Недоумевал Федор, когда зачитывали приговор. - Черт с ним, с этим недобитым белогвардейцем, всю жизнь злобствующим против народа. А вот ребята? Эти военные? Немчуры и так хватает, еще из-за этих приходится кровь проливать. Поставить бы к стенке, и их еще судят... И на обратном пути рассуждения Ганьшина о том, что умом тоже надо воевать, ведь кто-то им верит, кто-то поддерживает, потому и устроили показательный суд, он пропустил мимо ушей. По его разумению, как ни крути, народ меж собой не должен воевать.

Тот день преподнес Федору еще одно испытание. После возвращения с суда ему было приказано отправиться в распоряжение командира соседней роты. Федор догадывался, зачем его туда посылают: еще вчера ребята говорили, что там появился фашистский снайпер и за считанные дни убил восьмерых наших бойцов. Если так, то ему не миновать снайперской дуэли.

Кто он? Немец? Финн? Или тот же власовец? Справится ли он?

Раньше, когда немцы наступали, меткими стрелками считались у них егеря из горных дивизий. Однако поединки с ними как таковые не практиковались. Нынче же, при обороне, поединок как у немецких, так и у наших снайперов утвердился как метод избавления от убийственных единичных выстрелов с противоположной стороны.

На такое состязание со смертью Федор шел пятый раз.

Командир 3-й роты с нескрываемой тревогой поведал Охлопкову, что натворил фашистский снайпер за неделю, особенно огорчался тем, что не вернулись два наших метких стрелка, отправленных с заданием уничтожить этого фрица. Предположительно, он находится на нейтральной полосе перед расположением роты.

Несмотря на то, что старший лейтенант готов был исполнить любую просьбу, Охлопков не стал требовать выделения в помощь ни наблюдателя, ни напарника, тем паче отделения для поддержки. Зато Федор, пытаясь определить, откуда мог вести огонь вражеский снайпер, осмотрел рану его последней жертвы. Затем пошел в землянку, поел там и лег спать.

Когда проснулся, было около четырех утра. Он подогрел на примусе чай, часть попил, часть налил себе в флягу. Взял пару обойм. С облегченной экипировкой дошел до правого фланга. Здесь по свету снега определил куда ему идти и, не торопясь, стал ползти в сторону нейтральной зоны.

В поединке, просто говоря, в охоте двух снайперов друг на друга, говорят, что главное, это крепкие нервы и уменье бить без промаха. Остальное, дескать, дело наживное. А тут ползешь и не знаешь, что тебя ожидает в двух-трех шагах. Он ползет по гребню: снег мельче и идти легче. В конце длинного гребня снега стало больше и Федор понял, что он заходит в ту самую низину, которую облюбовал еще днем. Дав изрядный круг, из низины вышел в лес. Кругом тихо. Тихо до странности. Слышен стук собственного сердца. И ни шороха. Хоть бы ветер поднялся...