Сержант Каро

— Насчет разведчика — не утверждаю, но что до Марии, могу сказать с уверенностью: она любит его. Впрочем, — вдруг как бы спохватывается подполковник, — не разболтались ли мы?! Вы свободны, идите.

Выходим. Вокруг весна, а Грицай, мой веселый товарищ, повесил голову: еще бы, рассчитывать на внимание Марии уже не приходится.

— Твой землячок, наверное, крепкий орешек, — говорит он мне.

— Здесь все его знают, человек он, видать, заметный, — с гордостью отвечаю Василию.

* * *

Мы в «царстве» Марии. Пол в избе устлан соломой. Сидим на полу, поджав под себя ноги, и уплетаем приготовленную Марией великолепную уху. Мария и стряпуха, и раздатчица хлеба, и официантка. Полненькая, однако подвижная, расторопная, и, главное, обслуживает так приветливо, так охотно, что уха делается вдвое вкуснее. Грицай провожает ее глазами и тихо вздыхает.

— Сегодня же, вот хоть сейчас женился бы, — говорит он, обжигаясь. — Как раз о такой и мечтаю. Моей женой должна быть или она, или такая, как она, черт побери!

— Ты же слыхал, сердце ее занято. Значит, ищи-ка, братец, похожую на нее, но дождись сперва окончания этой войны.

— А если погибну?

— Между прочим, на войне убивают не только холостяков, убивают и женатых. Так что, брат, женившись, ты не только не застрахуешь себя от смерти, но и можешь сделать Марию или какую-нибудь другую несчастной вдовой.

Грицай слушает, держа ложку у рта. Ему по душе повариха Мария, и он, забыв о горестях войны, мечтает о женитьбе. Как знать, может, Грицай и прав… Может, это одна из реальных возможностей хоть как-то отомстить войне — возможность вырвать из ее кровожадной пасти кусочек жизни, кусочек счастья.

За окном лениво льет дождь. В избу наносит весеннюю сырость. Глухо погромыхивает за ближним пригорком фронт. Великая печаль сошла на мир. Смерть вцепилась ему в горло. А мой товарищ хочет жениться.

— Что ж, давай женись, — говорю я ему, — буду твоим дружкой.

— Зря насмехаешься, — сердится Грицай. — Ты считаешь, что если война, то жизнь остановилась?

— Женись, — повторяю, — буду твоим дружкой, я не шучу.

— Шутишь, конечно, — примиряется он. — Сейчас не до женитьбы. Особенно здесь, на переднем крае. Здесь не гармошки, а пушки наяривают краковяк…

Входит Мария, и наш разговор прекращается. Она приносит новую еду.

— Ну, ребята, — непринужденно, как стара» знакомая, обращается Мария к нам, — какую же отметку я получу за этот обед?

— Отлично, — говорю я.

— Отлично, — говорит Грицай.

— Отлично? — Маруся польщена. — Спасибо, если не врете. А если это просто комплимент, все равно — спасибо.

— Такой вкусный обед могла бы состряпать только моя мама, — искренне добавляет Грицай.

— Приятно слышать. Может, еще поели бы, — потчует она Грицая. — Поешьте, небось истосковались по домашним обедам.

Грицай расплывается в улыбке.

— Не хочу вас затруднять, — говорит он с жаром, — но если вы дадите даже яду — приму с удовольствием.

Девушка удивленно таращит глаза.

— Яду? Почему же яду? — спрашивает она. — Ваша жизнь и без того отравлена этой войной. Для хороших людей у нас и получше лекарства найдутся.

— Вы не так меня поняли, — поправляется Грицай. — Я хотел сказать, что у человека, который тебе по сердцу, что угодно возьмешь с удовольствием.

— А-а! — тянет девушка. — Тогда примите от меня добавку: моя стряпня куда приятнее, чем, скажем, яд.

Мария ловко притворилась, будто бы не поняла Грицая. Вспыхнувшие в ее глазах озорные искорки, однако, тут же выдали ее. Но в глазах поварихи промелькнуло также и другое: «Поешьте — и счастливого пути. Ох, уж эти мне ухажеры!»

— Скажите, а где сейчас может быть сержант Каро? — вдруг вырывается у меня.

Круглое лицо Марии сразу светлеет и делается красивым. Глаза становятся горячими и лучистыми. Она скашивает их в мою сторону и подходит ко мне:

— Значит, вы армянин?

— Разве из документа не видно, кто я?

— А я только заглянула в документ-то. Стало быть, вы с сержантом земляки?

— Из одного района, соседями были.

— Вы оттуда его знаете или здесь познакомились?

— Часа два назад познакомились, — отвечаю, — вот здесь, перед этой дверью.

Девушка смеется. На щеках — ямочки. Теперь она еще красивее, эта кругленькая, невысокого роста стряпуха.

— Подождите немного, отдохните, он вот-вот появится, еще не обедал. Ночью ему в разведку, линию фронта переходить.

Мария убирает со стола посуду и уходит. На воле тот же монотонный влажный шорох дождя и то же глухое орудийное уханье. С отяжелевших листьев срываются и падают на мокрую землю крупные дождевые капли. После того как пройдешь долгий трудный путь, отдых — пусть даже кратковременный — дороже всего на свете. Но Грицай сидит и, полузакрыв глаза, грезит. Я знаю, о чем он грезит. Он, конечно, не может уснуть, а я, кажется, уже почти сплю.

— Здравствуй, земляк!

Я вскакиваю с места, тру глаза. В дверях стоит сержант Каро, стоит и своими голубоватыми с прозеленью глазами с умилением глядит на меня. Потом подходит ко мне и растягивается рядом на устланном соломой полу.