Сержант Каро

Миновав петляющую среди полей дорогу, рота вступает на шоссе. Грохочут сапоги, пыль вздымается и, оседая, мало-помалу окутывает колонну сероватой пеленой. Наш учитель математики тщательно протирает запыленные очки и невидящим взглядом смотрит под ноги — как бы не споткнуться. Без очков он совершенно слеп. Асо бросает:

— А товарища-то Айказяна мы куда ведем? Ну, скажем, появился диверсант, подошел и стал рядом. Ведь наш дорогой синус-косинус его не заметит.

Учитель идет словно ощупью, и Асо берет его под руку.

— Как же вы разглядите диверсантов, товарищ Айказян?

Учитель улыбается, пожимает плечами. Потом обращается к Асо:

— Значит, так. Близорукие глаза плюс соответствующие очки равняются нормальному зрению. Правда, есть и другое обстоятельство: если я их, этих самых диверсантов, хорошенько не разгляжу, то уж они меня, будьте покойны, из виду не упустят.

— А что, как нападут?

— Разве это исключено? Разве только мы бьем их? — добродушно улыбается учитель. — Понятно, что и они нас тоже…

В его голосе не различимы ни тревога, ни беспокойство, однако перспектива предстоящей схватки вдруг явственно ощущается всеми: бравые ряды как-то сникают, сбиваются с шага. Асо крепче сжимает руку математика, будто опасаясь, что его любимого учителя того гляди убьют.

— Где строй? Кто в лес, кто по дрова! — приближается к нам Севян. — Вам бы только языки почесать, балаболки!

— Извольте выбирать выражения! — вспыхивает Айказян. — Ведь я же был вашим учителем.

— Я не вам, — тушуется Севян, — а этим щенкам…

— Они люди, — гневается Айказян.

— Нет, они солдаты, — перечит ему лейтенант.

— Солдат — это человек! Че-ло-век.

— Ну, хорошо. Допустим, человек, дальше-то что? — нервничает Севян.

— Обращайтесь с человеком по-человечески, — выговаривает ему Айказян. — Почему вы с такой легкостью оскорбляете людей?

— Никого я не оскорбляю, — защищается Севян. — Я отдаю приказы.

— Оскорбление — это не приказ. Брань — это не приказ, товарищ лейтенант! В данном случае приказ — это голос родины, который из уст командира передается рядовым. Приказ — это высокая ответственность, Севян…

Однако лейтенант уже далеко; он идет во главе роты, размахивая здоровей правой рукой, а левая его рука висит, перехваченная черной перевязью, на груди. Вдали у склона горы видна деревня Сараландж. Куда-то сюда враг забросил парашютистов. Нашей роте приказано прочесать эти места с фронта, иными словами, добраться до ущелья, спуститься и пройти по нему и далее — подняться на холм позади Сараланджа, где расположено деревенское кладбище. Там мы должны ждать, как будут разворачиваться действия других рот, которым предписано, окружив эту местность, взять врага в клещи и, постепенно сжимая, подталкивать прямо на нас. В приказе есть тонкость: не убивать противника, а захватить в плен.

— Я убью, — говорит Асо.

— Брать в плен куда интереснее, — говорю я. — Любопытно все-таки взглянуть на этих диверсантов.

Наша цепь медленно продвигается к ущелью. Держа винтовки наперевес, ребята с трудом шагают среди высоких, в человеческий рост, колосьев, и перепела обращаются в бегство. А над этой долиной, над горами — мир чистоты и прозрачности. Цветы растущего в межах шиповника наливаются солнцем. Внизу, задыхаясь от зноя, опрокинулось на спину ущелье. Серебряной нитью висит над пропастью пенистый поток.

Перебравшись через поле, мы тотчас оказываемся в гуще овечьего стада. Нам навстречу, угрожающе рыча, летит тройка сторожевых псов.

— Эй, пастух, придержи собак, — пятясь, кричит лейтенант.

Пастух хриплым окриком отгоняет псов, и те недовольно усаживаются чуть поодаль, поминутно косясь на нас и на лучащиеся под солнцем кинжальные штыки наших винтовок.

— Доброго здоровья, — говорит подошедший пастух. — Зачем пожало…

Не успел он договорить, как лейтенант прерывает его:

— Это тайна, товарищ пастух, тайна…

— То, что вы здесь, что ли? — пастух смотрит из-под нависших бровей.

— Так точно, — лейтенант становится непроницаемым и жестами приказывает ребятам обойти отару и двигаться дальше. Потом, чуть поколебавшись, спрашивает пастуха: — Не замечал здесь посторонних?..

— Посторонних! — взгляд пастуха темнеет. — Ты, часом, не про диверсантов?

— Гм, гм… — ротный на какое-то мгновение теряет дар речи. — Так точно…

— Про парашютистов?

— Так точно…

— Они при автоматах?

— Так точно…

— Не видал.

Лейтенант, обескураженно взиравший на старика, теперь рассматривает его недобро и подозрительно, а затем взмахивает по своему обыкновению рукой:

— Вперед!

Сжатое, сдавленное скалами ущелье чрезвычайно узко. А там, где речка, словно привстав на колени, укрывает дорогу, скалы распахнули объятия, и в их тени притулился Затворнический монастырь. Перед монастырем в ласковом соседстве цветов и зелени раскинулась пасека. Пасечник молча, не отрываясь от дела, посматривает на нас; отгоняя дымящейся лучиной пчелиный рой, он кое-как умещает в улье медовые соты.

— Не видел здесь посторонних? — спрашивает лейтенант.

— Знакомых — и тех не видел, а ты про посторонних. Ни души не осталось, все на фронте.

— Мы диверсантов ищем.

— Кто это — диверсанты?