Сержант Каро

— Будет тебе, бабушка! — останавливает поток ее излияний Хильда. — Что ты пристала к человеку? — и с разбитой улыбкой поворачивается к пленному.

— Внучка, какими глазами ты смотришь на него, а?

— Бог с тобой, какими еще глазами?

— Я так только на твоего деда глядела… А этот кто? Кто этот бык?

Хильда закрывает лицо руками. Неужели так слепа природа, наказывая людей? Почему вместо ног не парализовало старухе язык или зрение? Дома к ней привыкли, стараются не слышать ее проклятий и вечных стенаний. Не щадит она и зятя:

— В чужом доме блюдолиз. Коммунистам пятки показал, а в тылу петухом ходит…

Хильда говорит, что ожесточила старуху болезнь. Раньше она такой не была.

Комендант Шпиллер совершенно не похож на Шпиллера-мужа. Хлыст для лагеря, дома он — сама покорность. Словно его поделили надвое: за железными воротами особняка этот человек обретал самого себя, а покидая его — вспоминал о долге перед фюрером.

Карлу под сорок, и он раб малейшего каприза молодой жены. Этот старинный особняк дед завещал внучке вместе с солидным капиталом и бабкой (родители Хильды погибли в авиационной катастрофе), и Карл, по всей вероятности, почитает также ее состояние. Женившись в канун войны, он не успел насладиться семейным счастьем: через два месяца его перебросили на восточный фронт, в Россию, само упоминание о которой здесь, подобно приговору, приводило военных в трепет. Однако влиятельные дядья Хильды с помощью простиравшихся до рейхстага связей сумели пристроить Карла, приехавшего в отпуск, комендантом лагеря в пригороде. Значит, Карл обязан жене и спасением жизни. Трудно сказать, что сильнее — любовь к Хильде или привязанность. Но Карл боготворит ее!

Утром, в час, когда Хильда спускается в сад, Ваан поливает цветы. Женщина выходит в шортах и непременно с библией в руках. Ваан старается не смотреть в ее сторону. Старается, и от напряжения у него рябит в глазах. Хильда — единственный человек, кто напоминает ему, что он не утратил человеческого облика.

— Бог мой, что с вами, Ваан? — удивленно обращается к нему Хильда. Вместо грядок Ваан поливал весь первый этаж. Вода бежит из резинового шланга, журчит, и ее шум сливается с раскатистым смехом молодой женщины.

— Хильда, отправьте меня в лагерь, я не могу здесь, — он смотрит на хаотические, как и ход его мыслей, зигзаги воды.

Хильда продолжает хохотать, потом обрывает смех:

— Ну и обленились вы, Ваан!

На ее груди отливал холодным светом серебряный крест. Старая Ханна заметила:

— Библию читай, внучка, библию, и да сгинет злая сила…

Ах, эта несносная старуха! Одна она напоминает во всем доме, что он в плену. Одна она, потому что у коменданта нет времени заниматься им, они почти не видят друг друга. Лишь на рассвете топот его сапог будит Ваана, вечером он засыпает под те же звуки.

— Среди пленных у меня товарищи есть, Хильда, можно мне повидаться с ними? Может, поедем?..

— Поедем.

Часовые, завидев машину коменданта, пропускают их. Над карьером столбом стоит сероватая пыль. Весне сюда вход воспрещен. Даже солнце иное здесь: отчужденное, недоброе; здесь оно стало сообщником надзирателей, исполнителем воли этих жестоких надсмотрщиков, оно сжигает и душит людей.

Чтобы не вызвать подозрений, Ваан перекинулся с организатором лагерного подполья Юрием Одинцом двумя словами.

— Неплохо, — бросил Юрий, — если можешь — помоги, дома люди ведут себя иначе. Присмотрись к гостям.

Одинец изучающе разглядывает Хильду, переводит взгляд на Ваана.

— Ты интересный мужчина, понимаешь?

Ваан кивает головой.

— Зря не рискуй…

Машина набирает скорость и мчит сквозь весну.

— Стосковался я по простору, — говорит Ваан, — может, побродим по полям?

— Побродим.

Оставив позади деревушку в цветении садов, машина кружит, петляет и выкатывает к речке. Под ивами сгустились тени. Еще клейкие листочки блестят как лакированные. Противоположный берег обнажил свои глинистые бока. Ваан наклоняется к Хильде. Библия сползает с ее колен и падает в траву.

На обратном пути Хильда молчалива.

— Сегодня же скажу Карлу, чтобы вернул тебя в лагерь.

* * *

Шли дни, и Карл все больше мрачнел. «Блицкриг» сорвался. И такое у него предчувствие, что проиграна сама война.

— Моя маленькая Хильда! — гладит он волосы жены. — Великой Германии может не стать: остается только твоя любовь…

В присутствии мужа Хильда становится раздражительной и резкой:

— Оставь, Карл…

— Немцу одной Германии мало, — продолжает Карл, — хотя ему всегда было тесно.

— Поразительный, просто поразительный народ немецкие «патриоты», — начинает стегать Хильда. — Любовь, войну, политику — все перемешали. Побеждая, разглагольствуют о «великой Германии», терпя поражение — о любви… Кстати, твоя «великая Германия» меня совершенно не интересует, совсем!..

— Ну, Хильда, будет тебе…

— Нет, не будет! Вы Германию в сумасшедший дом превратили! Не хватает только, чтобы объяснялись женщинам в любви на языке уставов и наставлений.

— Ты просто не в духе, — пытается утихомирить жену Карл. — Успокойся…

Едва муж вышел, Хильда бросилась в комнату Ваана:

— Уже второй раз одного из ваших привозят к Карлу поздно ночью.

— Из наших?