Съешьте сердце кита

И мне вдруг стало стыдно своей щеголеватости и подтянутости, вдруг ощутил я всей кожей, всеми пятью чувствами, что может испытывать девушка, проходя под перекрестными взглядами мужчин.

Ах, девушки, девушки! Вас здесь тысяча, а то и две, вас здесь много, и вы работаете и пользуетесь преимуществами своего положения, в то время как вон те матросики и рыбаки работают в море, а на берегу выглядят гостями, бродят по улицам праздно, явно испытывая неуверенность, и непокой, и томление духа…

Над ними, непривычно робкими, нынче ваша власть, и еще хорошо, что вы не очень-то злоупотребляете ею.

«Этакий матриархат, а?» — отметил я с усмешечкой, еще не решив толком, как же отнестись к столь необычному в наше-то время явлению.

В конце концов пришел к выводу, что нужно, видно, как-то приспосабливаться и что, боже ты мой, ведь не на зеки вечные установлено это весьма условное владычество прекрасного пола. Собственно, еще нет серьезных оснований для беспокойства…

И так бегло размышляя обо всем этом, иронизируя про себя, направился я в кино.

В клубе демонстрировался новый кинофильм — «Иваново детство».

Был дневной сеанс, передние стулья в зале пустовали, на них громоздились авоськи с хлебом, банки с томатами и сгущенным молоком.

Кто-то впереди крикнул:

— Ирка! Пересаживайся сюда, поржем!

«Ну, ну! Как раз подходящий фильм». Не без сомнения окинул я бегло ряды: куда бы присесть, чтобы не оказаться по соседству с теми, кто уже настроился по младенческому неведению и в простоте душевной «поржать».

И тут же увидел девушку всю в рыжем — тонкий коричневый свитер, темно-коричневые брючки, и волосы рыжей волной, и притушенное потемками лицо.

Я сел рядом с этой подчеркнуто рыжей, и тут же с другой стороны присела еще одна девушка. Очень такая была она простенькая, в каком-то неопределимом платочке, в светлой кофте, в черных вельветовых брюках, с выглядывающими из туфель пальцами. И этот платочек, и кофта, и вельветовые брюки так живописно подчеркнули ее стройность, что было глаз не отвести…

И почему-то я сразу уверовал, что фильм доставит им удовлетворение, что они сбоку не станут скучно зевать, что тяжкий взлет событий и судеб на белом полотне экрана свяжет нас троих невидимыми нитями сопереживания.

Я уже во всем положился на девушек и почувствовал, что они мне тоже доверяют. Выбор этот произошел подсознательно и не случайно. Наш жизненный опыт — в общем, наверное, равноценный, — круг взглядов, и устремлений, и даже привычек, столкнувшись на долю минуты у трех смежных стульев зрительного зала, высекли искру приязни и взаимоуважения. Иначе одна из девушек отодвинулась бы, а другая бы рядом не присела.

А может, мне так только показалось. Может, я немножко «сочинял» их.

Раз или два в зале хохотнули. Ах да, кто-то заранее собирался «поржать»! Но смех прозвучал всплеском глупой рыбы в заштилевшей перед бурей воде. Его будто бы даже и не заметили.

От тяжелой, иногда нарочито усложненной картины заломило в висках.

И вспомнилось безотносительно к тому, что я видел на экране, но с неким вторым смыслом: «То тебе, брат, верхнемеловые отложения, а то живые люди!»

Так сказал мне в обкоме Виталий. Эта фраза имела точный адрес и прямо относилась к той рыжей и той стройной, к тем, что выхлопотали себе на радость кулечек конфет, и к тем задиристым Девушкам, которых повстречал я сегодня на Матокутане. Еще более прямое отношение она имела ко мне, члену обкома комсомола. Для меня она звучала как приказ, но приказ, увы, со смутно сформулированной задачей.

В ОБЩЕМ И ЦЕЛОМ НЕ ТА СОЦИАЛЬНАЯ ОСНОВА…

В понедельник я заглянул на рыбозавод.

Над входом висел черный кружок репродуктора — Ив Монтан пел о Мари Визон.

Без халата прошел по коридору к цеху, пока меня не остановили, и только мельком взглянул в распахнутую дверь на длинные — двумя змеино прогибающимися потоками — ленты транспортеров, тускло-серебристые от резанной дольками сайры. В цехе стоял ровный гул механизмов. Со свистящим шорохом летели по проволочным спускам откуда-то с потолка порожние баночки. По первому впечатлению почти недвижимо, будто в обряде, застыли склоненно сотни девичьих голов в белых шапочках.

Поднялся затем по лестнице на второй этаж в контору цеха, мельком уяснив для себя из «молнии», висевшей на стене, что отличные показатели на укладке сайры имеют работницы Рим Бок Хи, Зоя Зезюлько и Соня Нелюбина. Дальше следовала не маленькая, наверное, цифра выполнения норм сменной выработки, но мне, человеку несведущему, она пока ничего не говорила.

Я искал начальника цеха Дергунова. Путано отрекомендовался ему — ведь, собственно, полномочия мои не были скреплены высокими печатями.

Дергунов, видно, был неплохой дядька. Во всяком случае, он понял, что я не самозванец. Что я действительно «из обкома». Разрешил при случае навещать цехи, знакомиться с производством («Беседуйте себе с молодежью, раз вам это нужно»).

Когда официальная часть разговора была закончена, я неожиданно для самого себя поинтересовался :

— Какие они в общей массе, эти ваши сезонницы?