Сесиль. Амори. Фернанда

Наступила пора экспедиции Бонапарта в Египет; покинув Францию, он, казалось, прихватил с собой и статую Победы. Лишенные своего полководца, французы терпели поражения в Италии и Германии. Во Франции Директория делала глупость за глупостью. Внешние поражения и внутренние промахи еще больше раздувались за границей, и в результате всего этого баронесса, хотя и старалась не поддаваться надеждам других эмигрантов, не могла, тем не менее, окончательно усомниться в будущем.

Впрочем, с ее приверженностью правому делу усомниться в будущем едва ли не означало усомниться в Божьем промысле.

Через день баронесса при посредстве г-жи Дюваль получила сумму в девять тысяч франков — стоимость ее бриллиантов.

А чтобы у баронессы не оставалось ни малейших сомнений, к этой сумме прилагалась оценочная квитанция и расписка одного из лучших лондонских ювелиров.

IX СИМПТОМЫ

Девяти тысяч франков баронессе хватило на два года, а за два года произошли новые события; однако, вместо того чтобы как-то облегчить положение роялистов, события эти, напротив, лишили их всякой надежды.

Бонапарт вернулся из Египта, совершил государственный переворот 18 брюмера, стал первым консулом и выиграл битву при Маренго.

Встречались еще оптимисты, утверждавшие, будто молодой генерал действует в интересах Бурбонов и будто бы, покончив с якобинцами, он вручит скипетр, выражаясь языком того времени, законным монархам; однако люди, трезво смотревшие на вещи, не верили в это.

Тем временем Европа дрожала перед победителем битв у Лоди, Пирамид и Маренго.

Баронесса ждала до последней минуты, чтобы сделать еще одну попытку и обратиться к маркизе, которая с того дня, когда впервые зашла речь о бриллиантах, ни словом больше не обмолвилась на сей счет и ни разу не поинтересовалась, как и на какие средства живет ее дочь.

Маркиза, казалось, очень удивилась, когда дочь снова заговорила с ней о бриллиантах.

Как и в первый раз, маркиза исчерпала все доводы, какие только могла придумать, пытаясь защитить свои драгоценные украшения, но теперь дело не терпело отлагательства, баронесса настаивала, хотя и с должным уважением, достоинством и спокойствием, так что в конце концов маркиза с тяжкими вздохами вынула из своей шкатулки ожерелье, стоившее около пятнадцати тысяч франков.

Баронесса снова предложила продать вместе все оставшееся и поместить пятьдесят тысяч франков, которые можно было за это выручить, в банк, но маркиза столь решительно восстала против этого предложения, что г-жа де Марсийи поняла: любая подобная попытка не увенчается успехом.

Мало того, маркиза потребовала, чтобы после продажи ожерелья ей оставили тысячу экю на личные мелкие расходы.

Пятнадцать тысяч франков г-жа де Марсийи добыла тем же путем, что и девять тысяч. Как и в первый раз, г-н Дюваль предложил ей все возможные услуги, но, как и в первый раз, г-жа де Марсийи отказалась принять их.

Между тем Сесиль подрастала; теперь она уже стала красивой двенадцатилетней девочкой, серьезной и милой, ласковой и набожной, с личиком ангела во всей его свежести и душой своей матери во всей ее чистоте, какой эта душа была до того, как несчастье иссушило ее.

Из окна мать часто наблюдала за тем, как девочка растет и расцветает среди роз — своих подружек, своих наперсниц и сестер; через три года, думалось ей, Сесиль будет уже почти женщиной, и тут она глубоко вздыхала, задаваясь вопросом, какое будущее уготовано этому чудесному творению природы.

И еще одно обстоятельство сильно беспокоило г-жу де Марсийи, не из-за себя, а опять-таки из-за дочери: она чувствовала, как под воздействием насыщенного туманами английского климата и нескончаемых забот, связанных как с матерью, так и с дочерью, здоровье ее начинает ухудшаться. У г-жи де Марсийи всегда были слабые легкие, и хотя, дожив до тридцати двух лет, она ни разу серьезно не болела, полностью победить врожденный изъян здоровья ей так и не удалось, и в последнее время, особенно осенью, она ощущала смутное недомогание, страшные симптомы неумолимой болезни.

Между тем никто другой, кроме самой г-жи де Марсийи, не мог заметить незримого заболевания. Напротив, постороннему глазу ее здоровье не должно было внушать ни малейших опасений; обычно бледное лицо окрашивал румянец, казавшийся свидетельством второй молодости; ее речь, обычно несколько замедленная и степенная после пережитого несчастья и печали, порой вдруг воспламенялась, и в голосе появлялись резкие интонации, свидетельствовавшие о лихорадочном возбуждении, которое, однако, вполне можно было принять за избыток жизненной энергии. Пожалуй, в девические годы мадемуазель де ла Рош-Берто не была столь красивой и привлекательной, как ныне г-жа де Марсийи.

Но от нее самой эти разрушительные симптомы не ускользали, поэтому в 1802 году, когда двери Франции вновь открылись для эмигрантов, ей пришла было мысль вернуться на родину, хотя особняк на улице Вернёй был продан, два поместья в Нормандии и три в Турене и Бретани за бесценок попали в руки спекулянтов, промышлявших скупкой национальных земель, как их называли в ту пору.