Сесиль. Амори. Фернанда

— Мне лучше! Гораздо лучше! — отвечала больная. — Скажите матушке, что это минутный спазм, пускай она не беспокоится.

Сжав руку матери, Сесиль со слезами целовала ее.

Баронесса сказала правду — приступ миновал, однако каждый из таких приступов отнимал у нее много сил, поэтому, несмотря на уговоры матери, Сесиль не хотела уходить, и ночь она провела рядом с ней (горничная поставила раскладную кровать подле баронессы).

Только теперь Сесиль поняла, во что превратились ночи матери, беспокойные ночи: короткие промежутки лихорадочного сна не могли способствовать восстановлению ее сил, истощенных непрерывным кашлем.

При малейшем движении баронессы Сесиль устремлялась к ней, ибо глубокая, подлинная тревога поселилась на этот раз в сердце девушки. И баронесса, стараясь сдерживаться, страдала от этого еще больше.

Под утро, совсем выбившись из сил, баронесса заснула; Сесиль еще какое-то время бодрствовала, охраняя ее сон, потом, наконец, природа взяла верх над ее волей, и она тоже погрузилась в сон.

И вот тут-то Сесиль смогла понять, насколько мы не властны над снами, ибо, едва закрыв глаза, она забыла обо всем, что случилось, и перенеслась из комнаты матери в великолепные сады, наполненные цветами и птицами; однако по непонятной, загадочной причине, объяснения которой ее разум и не пытался доискиваться, принимая результат как должное, аромат цветов стал языком, а пение птиц — речью, которые Сесиль прекрасно понимала, но не интуитивно, как на земле, а в силу более совершенного склада, смутно ощущая при этом, что она находится на Небесах: цветы и птицы восхваляли Господа.

Потом вдруг, не ведая, откуда он явился, и не почувствовав его приближения, Сесиль взяла Анри за руку.

Только рука и тело его казались бесплотными; к тому же Анри был очень бледен.

Анри смотрел на нее с бесконечной нежностью, и Сесиль заметила, что может видеть свое отражение в глазах того, кого она любила.

Она прижала руку к собственному сердцу: ее сердце больше не билось; затем чей-то голос прошептал ей на ухо, что он и она мертвы.

В самом деле, Сесиль мнилось, будто в ней не осталось ничего земного. Она видела предметы насквозь; взгляд ее проникал за густую листву деревьев, стены вставали точно из пара, и все предметы были прозрачными; казалось, всюду, где она прогуливалась, обретались лишь бесплотные души, сохранившие, однако, свою земную оболочку, за исключением связанной с ней непрозрачности.

Внезапно ей почудилось, будто навстречу идет женщина под вуалью, похожая на мать. По мере приближения этой женщины Сесиль убеждалась в своей правоте; только женщина не шла, а скользила, и вместо платья на ней был саван. Еще раз взглянув на нее и на Анри, Сесиль поняла, что они все одеты в погребальные одежды. Тем временем мать приближалась. Наконец сквозь складки вуали Сесиль разглядела черты ее лица.

— О матушка! — воскликнула она, пытаясь обнять тень. — Мне кажется, мы теперь очень счастливы, ведь мы все вместе умерли.

При этих словах, произнесенных во сне, наяву послышалось такое отчаянное рыдание, что Сесиль открыла глаза.

Теперь уже баронесса стояла у ее кровати, бледная, как призрак, одетая, словно покойница, и прозрачная, будто тень.

Несчастная мать проснулась первой, она оберегала сон дочери, как недавно дочь оберегала ее сон; затем, увидев, что Сесиль терзает какое-то мучительное сновидение, она встала, собираясь разбудить ее, и тут Сесиль произнесла вслух фразу, приведенную нами.

На мгновение Сесиль почудилось, что она все еще видит сон, но объятие матери вернуло ее к действительности.

— Так, значит, ты несчастна, моя бедная девочка, если считаешь счастьем умереть вместе со мной? — спросила баронесса.

— О нет, нет, матушка! — воскликнула Сесиль. — Если вы поправитесь, чего мне может недоставать для счастья? Думаю, мне снился безумный сон, вот и все. Простите меня, простите меня.

— Увы, дитя мое! — возразила баронесса. — Не я ли должна просить у тебя прощения?.. А между тем, видит Бог, я сделала все, что могла, хотела приучить тебя к жизни простой и смиренной. Зачем Господь вложил в тебя чувства, достойные твоего происхождения, а не нынешнего положения? Скажи, дитя мое, быть может, я, сама того не желая, внушила тебе родовые предрассудки, сословную гордыню?

— О матушка, матушка! — воскликнула Сесиль. — Вы пытались сделать из меня святую, похожую на вас, и не ваша вина, если я выросла гордячкой.

— Стало быть, ты любишь его?.. — со вздохом спросила баронесса.

— Не знаю, матушка. Но только во сне мне казалось, что лучше умереть с ним, чем жить с другим.

— Да исполнится воля Божья, а не моя! — воскликнула баронесса, сложив руки и устремив взгляд ввысь с чувством невыразимого смирения.

XIII АГОНИЯ СВЯТОЙ