Сесиль. Стина (сборник)

– Хорошо, хорошо, – сказала Роза. – А теперь господин полковник, ваша очередь.

И полковник, не долго думая, продекламировал:

«О, язь, и лещ, и щука, на что сдались вы мне?
Форель предпочитаю, ну а гольцов вдвойне».

– Превосходно, превосходно. Примите мои комплименты, господин полковник. Вы побили соперника. Ох, уж эти мне военные, победоносны на любом поприще. В последнее время (к сожалению) и на поприще живописи. Но эти грустные наблюдения слишком печальны для веселого часа. Итак, продолжаем. Господин фон Гордон, покажите нам, чему вы научились в далекой Персии. Там ведь, как известно, полным-полно поэтов. Не так ли? Как же его звали, самого великого? Ах да, Фирдоуси[107]. Ну, давайте.

Гордон, желая спровоцировать шуточную ссору, подобрал к слову голец рифму ветрец, что, разумеется, было встречено в штыки и привело к утверждениям, чрезвычайная сомнительность коих выходила далеко за рамки неудачной рифмы.

– Нет никаких «ветрецов», – решила Роза. – Обвиняемый имел в виду ветерки, если он вообще что-нибудь имел в виду. Ветерки есть, а ветрецов нет. С вас фант, господин фон Гордон. Теперь ваша очередь, господин Эгинхард. Вы позволите называть вас по имени? Я чуть было не сказала, вызвать на ристалище именем поэзии.

Эгинхард, устремив вдаль взгляд, принялся протирать свои очки. Но вдруг он просиял и произнес с чувством исторического достоинства.

«Скромнейшим курфюрстом был Верле – отважный боец.
А самая мелкая рыбка в ручьях и озерах – голец».

Роза тут же возразила, что не было никакого Верле, в чем ее поддержала Сесиль. Но Сент-Арно не только заступился за приват-доцента, но и торжественно объявил, что припоминает о неравном браке между князем Верле и одной из анхальтских принцесс. После чего, прервав дискуссию, обратился к Розе:

– А теперь вы, голубушка.

Роза с улыбкой поклонилась.

– Считаю, господа, вы все очень постарались, чтобы облегчить мне задачу. Мы с вами прошли мимо того, что следовало бы воспеть в первую очередь. Судите сами, права я или нет:

Гольцы и рифмы – это ерунда.
Жемчужина пред вами, господа.

С этими словами она встала и подошла к Сесиль, чтобы поцеловать ей руку. Но Сесиль отдернула руку и, слегка смущаясь, обняла художницу, тронутая ее дружелюбным и веселым преклонением.

За столом чуть было не воцарилось чувство умиления, но наставник, не любивший сентиментальности, быстро восстановил прежний непринужденный тон. Он рассказал множество анекдотов из своей своеобразной жизни сначала регента хора, а потом пастора. За этими анекдотами и продолжалась трапеза, но никто не подумал прерывать рассказчика.

Наконец все встали и направились в беседку на скале, чтобы выпить кофе, наслаждаясь свежим воздухом и любуясь пейзажем. Солнце клонилось к закату, опускаясь все ниже над елями. В какой-то момент показалось, что верхушки деревьев объяты пламенем.

Все молчали, захваченные великолепным зрелищем, и очнулись лишь тогда, когда к оживленным разговорам и смеху, доносившемуся непонятно откуда, присоединились громкие голоса, желавшие пробудить эхо. Но эхо не отзывалось.

Между тем, неизвестные люди, невидимые со стороны деревни, подходили все ближе, и когда они внезапно появились из-за скрывавшего их выступа скалы, оказалось, что это старые знакомые наших пилигримов.

– Гимнасты! – воскликнула Сесиль. – Они хотят еще раз отдать нам честь.

И действительно, когда дорога снова стала расширяться, парни сомкнули ряды и, печатая шаг, под бой барабанов, двинулись к тому месту, где на другой берег Боде был переброшен узкий деревянный мост. Однако на том берегу они не построились en ligne[108], но встали полукругом и, освещенные закатом, затянули песню о Роденштайне из Шеффеля:

Приходит граф фон Роденштайн
В обитель как-то раз.
Эй, кто мне поднесет вина
В такой полночный час?
Эй, вы там, кто там? Выходи!
Я жду вас у порога.
Хозяин, сиднем не сиди,
Вставай, побойся Бога.

Наши друзья в беседке навострили уши, но продолжения не последовало. Гимнасты захохотали и зашумели, бесконечно повторяя: «Эй, вы там, кто там? Выходи!»

В беседке зааплодировали, и старый, совсем пьяненький наставник побожился, что когда-нибудь пригласит молодых людей в гости и выставит им бочонок «настоящего».

Но гимнасты, сочинившие свою песню экспромтом при виде вывески «У Роденштайна», взмахнули на прощанье шапками и зашагали в лес и на Трезебург.

Глава пятнадцатая